Александр Письменный - Фарт

— Ну, Марья Давыдовна будет познатней. В Косьве это ужасно знаменитая женщина, — сказала Вера Михайловна.

Она выбрала лодку, велела Муравьеву сесть на корму, а сама взялась за весла.

Ветра почти не было, и на спокойной воде отражалось все, что стояло на берегу пруда. По бокам водной станции с криками бегали голые ребятишки, падали в воду, барахтались и снова, как чертенята, выскакивали на плоты.

Вера Михайловна вывела лодку из-за купальни. Теперь стал виден Верхний завод, две старые заржавленные домны, ярко освещенные солнцем, четыре приземистых пузатых каупера старинной конструкции и большая гора доменного шлака. Листы обшивки местами на домнах отстали и поскрипывали в вышине, как старые ржавые флюгера. На противоположной, далекой стороне пруда ровной стеной стоял сосновый лес.

— Вы здесь еще ни разу не были? — спросила Вера Михайловна.

— Нет, — ответил Муравьев.

Она гребла умело, широкими взмахами, не брызгая и мерно поднимая весла, и, когда откидывалась назад, закрывала глаза.

Муравьев смотрел на нее, зная, что она все время чувствует его взгляд и что это ей приятно.

Неожиданно Вера Михайловна засмеялась и положила весла.

— Вы женаты? — спросила она.

— Я разошелся с женой, — коротко ответил Муравьев.

— Ну, и как?

— Живу… — сказал он.

Она опять засмеялась и снова начала грести, а он смотрел на нее и думал то о жене, с которой все было покончено, то о ней, то о Соколовском. Это были безмятежные мысли. И, даже думая о жене, он был спокоен. Он вспоминал жену в летнем платье, с полотенцем на плече, идущую с купанья в жаркий день на берегу Волги, где они жили одно лето.

На дальнем берегу пруда были видны вытащенные на песок лодки и несколько бронзовых тел, лежащих возле них. В воде чернели головы купающихся, слышался смех, иногда взлетали искрящиеся на солнце брызги.

— Снимите руль, — сказала Вера Михайловна, — я вас повезу в хорошее место.

Муравьев снял руль. Вода была теплая и чистая. Они уже далеко отплыли от пристани, и водная станция, и бабы, стирающие белье на берегу, и мертвые домны Верхнего завода — все стало маленьким и выглядело аккуратным, как на фотографии. За лиственными деревьями, обступившими берег у города, виднелись крыши домов.

— Хорошо здесь, — сказал Муравьев.

— Я на вас сердита, — сказала Вера Михайловна.

— За что, Вера Михайловна?

— На теплоходе вы спрашивали, будем ли мы встречаться, и пропали на целое столетие.

Она положила весло и, поправляя волосы, добавила:

— До чего скучный народ эти мужчины, бр-р-р! Вегетарианское племя. И все на один покрой.

Муравьев улыбнулся и спросил:

— Вы не устали?

— Нет. Но если хотите погрести, пожалуйста, — ответила она.

Меняясь местами, он нечаянно коснулся ее груди и взял за руку выше локтя. Она быстро взглянула на него и сказала:

— Простите.

С этой минуты как-то вдруг стало не о чем говорить, и они плыли молча, и только изредка Вера Михайловна кричала ему «правей» или «левей», и он исполнял ее приказания. Она легла на широкой скамье, укрепленной вдоль бортов, положила голову на корму и смотрела вверх, на небо. Ее опрокинутое лицо выглядело по-новому, и Муравьев все время смотрел на нее, и она знала об этом. И оттого, что он понимал, что она это знает и что это приятно ей, у Муравьева пересыхало во рту и сами собой исчезали мысли и о Соколовском, и о бывшей жене.

Так они проплыли остаток пути и в одном из небольших заливчиков пристали к берегу.

Вера Михайловна сняла туфли, выскочила первой и подтянула лодку на песок. Муравьев прошел на нос лодки и спрыгнул оттуда на сухое место.

— Будем купаться? — спросила Вера Михайловна. — Тогда отвернитесь.

Она нагнулась, захватила двумя рукавами подол платья и стянула его через голову, оставшись в черных трусах и черном бюстгальтере.

— Я не успел отвернуться, — сказал Муравьев, глядя на нее.

— Бог с вами, — ответила Вера Михайловна. Она села на песок и откинулась на вытянутые за спиной руки.

Муравьев медленно разделся, и они пошли в воду. Дно здесь было песчаное и пологое. Пришлось далеко отойти от берега, чтобы вода скрыла их по грудь. Вера Михайловна раскинула руки на высоте плеч и шла, раскачивая плечами. Когда они достигли глубокого места, Муравьев приблизился к Вере Михайловне и взял ее за руку. Она ждала. Тогда он привлек ее к себе, но она стала вырываться. Барахтаясь, он хватал ее за руки, за плечи, потом обнял за талию, налегая грудью, склонил назад, так, что затылком она коснулась воды, и поцеловал в губы.

Она высвободилась и быстро пошла к берегу. Он смотрел на нее, потом опустился под воду и, вынырнув, поплыл вдоль берега.

И, плывя, он смотрел на Веру Михайловну. Она стояла на берегу, у воды. Он теперь думал только о ней, о том, что должно случиться дальше. Все было так ясно, что он был уверен в дальнейшем и успокоиться не мог.

Он вышел из воды и лег на живот, а Вера Михайловна села напротив него, поджав под себя ноги.

— Как вы чувствуете себя после купанья? — спросил он.

— Отлично. А вы?

— Хорошо. Вода очень теплая. Он смотрел на нее, улыбаясь.

— Ну, расскажите что-нибудь, — сказала Вера Михайловна.

— Жил-был на свете серенький козлик. Вот как, вот как… — начал он.

— Ну вас! — сказала Вера Михайловна.

Она подняла горсть песку и швырнула ему на спину.

— Ах, так! — сказал он.

Он нашел камешек и бросил в нее. Она подняла этот камешек, нацелилась и, попав ему в нос, вскочила и побежала в глубь берега, к лесу.

Он нагнал ее у сосен и схватил. Она повернулась в его руках, обвила шею и прошептала:

— Я не хочу…

И когда кончилось то, чего хотели и она и он, Муравьев вдруг вспомнил, что на эту прогулку толкнул его сам Соколовский. Нехорошо получилось. К сожалению, теперь ничего нельзя было уже исправить.

За всю дорогу назад они не сказали друг другу ни слова, и только когда он расплатился за лодку и они вышли с водной станции, Вера Михайловна сказала ему:

— Первый раз со мной так произошло… Верите мне?

— Верю, — сказал Муравьев, но теперь это не имело никакого значения в его отношении к ней.

Молча они попрощались. Вера Михайловна села в автобус, а Муравьев пошел в парк.

В парке было тихо и прохладно. Длинная прямая аллея, рассекавшая парк на две половины, была пуста. На эстраде репетировал духовой оркестр. Механически сознание Муравьева отметило, что в составе оркестра три женщины играют на трубах. За серым забором, огораживающим стадион, слышались удары по мячу. В высокой траве среди дряхлых лип бродили белые козы.

Тягостное чувство стыда и неудовлетворенности не оставляло Муравьева. До чего гнусно все получилось. Никчемно, по-скотски, и хотя, не признаваясь себе, он ожидал этого, — это произошло слишком быстро, быстрее, чем он ожидал.