Александр Письменный - Фарт

— Видел? — сказал Витька Борису. — А дядя Павел говорит — нету.

— А у нас есть такие пушки? — спросил Борис.

— Не знаю, но думаю, если нет, то будут.

— Понадобятся, так будут, — сказал Витька.

— Правильно, — сказал Муравьев.

— Дядя, я еще хотел спросить, можно? Вы новые машины ЗИС-101 видали?

— Видал. В Москве их уже много.

— Шикарные машины, а? Говорят, в них и радио есть?

— А ты не видел?

— У нас, кроме «газиков», других машин нету. Иногда еще из области приезжает старый «паккард». Но от него грохот, как от прокатного стана, такой он старый. Говорят, этот «паккард» в двадцать пятом году участвовал в пробеге.

— Заслуженная машина.

— Еще как!

В коридоре послышались шаги. В дверь заглянула Шандорина.

— Витька, ты позвал Константина Дмитриевича? — спросила она.

— Сейчас идем, — сказал Муравьев и погасил свет.

Стол был накрыт в палисаднике под старыми липами. Длинный шнур настольной лампы протянули сюда из комнаты. По темной улице мимо палисадника, за пыльными кустами желтой акации, густо двигались в городской парк гуляющие. За этим близким шумом стояла тишина, а дальше, в глубине города, далеко за домами, равномерно и спокойно, как биение сердца, шумел завод. Гроза, которую ждали весь вечер, прошла мимо и разрядилась далеко за городом.

Витька сейчас же сказал Павлу Александровичу, которого все в доме звали просто дядя Павел, что он не прав: вопреки его уверениям, существуют пушки, пробивающие десятидюймовую броню, и кивнул своей белой головой в сторону Муравьева.

Дядя Павел спорить не стал. Он давно уже не жил в Косьве. Он уехал работать горновым в Магнитогорск после того, как здесь закрыли карликовые, нерентабельные старые домны. Впервые он приехал в Косьву провести отпуск. Настроение у него было возвышенное, элегическое, его не покидала склонность к раздумью, душевным разговорам и излияниям на личные и общественные темы. Уступая этой охватившей его слабости, он сам же немного над собой подтрунивал. Держался дядя Павел солидно, пил водку с деланным равнодушием и крякал после каждой рюмки, как Шандорин.

— Девушек мало на Магнитке, — сказал он меланхолически, но тотчас подмигнул мальчикам, — все хочу жениться, а не на ком. Мы, доменщики, женихи разборчивые.

Степан Павлович поглядел на жену.

— Не то что мы, мартенщики, — сказал он.

Шандорина ударила его чайным полотенцем по плечу и проворчала с угрозой:

— Ну-ка, повтори!..

— Ничего не поделаешь, Танюша, — сказал дядя Павел, — мартенщики в отношении женского пола неразборчивый народ, недаром ихние печки наречены мужским именем.

Он помолчал, выпил, закусил балыком. Тяжелые ночные бабочки обреченно бились о лампочку в светлом мире бумажного абажура. Пронзительно пахли табаки в палисаднике. На ветвях старых лип во сне шевелились птицы. Муравьев сидел, развалясь на стуле, слушал тихий, ленивый разговор и рад был, что ему можно молчать.

— А время идет, — продолжал дядя Павел. — Даже ты постарела, Танюша, факт определенный. И наглядный показатель налицо: растет молодое поколение. — Он кивнул в сторону Витьки и спросил: — Ты как, Витька, по доменному делу пойдешь или тебя все-таки больше привлекает мартен?

— Я не знаю, — сказал Витька. — Я еще не решил.

— А ты решай скорее. Доменное дело — основа всему. Ты смотри, даже государство узнают по чугуну — какова годовая выплавка. Мартен, конечно, тоже имеет значение, но, ясно, музыка уже не та. Возьмем, например, мельника и кондитера: у кондитера работа чище, а у мельника зато почетнее. Его занятие основа, а не наоборот. Так и у нас. Верно я говорю, Степан Петрович?

Шандорин усмехнулся.

— Государство узнают по годовой выплавке стали, — сказал он.

— Нет, ты не говори, — оживился дядя Павел, намереваясь отстаивать свою точку зрения.

Но Шандорину лень было спорить о том, что главнее — сталь или чугун. Все же он сказал:

— Государство узнают по тому, какой в нем народ. А народная сила в статистических сводках не указывается.

— Это верно, Степан, это ты здорово отрезал, — тут же согласился дядя Павел, поняв, что нет основания для спора. — Все на свете имеет причины и следствия. Государство — это народ, в нем его мощь и сила. А народная сила — в том, что каждый обязан соображать: ради какой такой доблести живет он на белом свете! Вот какой разговор. Умножай, дорогой товарищ, богатства земли. В этом твоя обязанность. Вали давай побольше чугуна, стали, машин, хлеба. Думай больше, рожай на свет божий побольше хороших идей… Важная штука понять: самое главное для человека — жить на земле с наибольшей отдачей…

Павел Александрович уже чуть подвыпил и поэтому говорил так много. Доменщики — народ молчаливый, а он был настоящий доменщик. Мальчики притихли, смотрели во все глаза на дядю Павла, точно боялись пропустить хотя бы одно слово.

— Ай да Павел! Какой мудрости понабрался у себя на Магнитке!.. — одобрительно посмеиваясь, сказал Шандорин.

— А что, я не прав? — запальчиво спросил Павел Александрович.

— Прав, Павел, прав! Целиком и полностью. Беда лишь в том, что не сразу научишь человека жить с наибольшей производительностью. Разве что при коммунизме. А сейчас для многих что? Получать на свою долю удовольствия. Да желательно — побольше! Много еще народа, у которых отношение к жизни известное, по готовой рецептуре: «как бы чего не вышло» да «моя хата с краю» или «бумажку оформил, и с плеч долой». Одно слово — людоеды с дыроколами!

— Нет, Степан, не говори. Конечно, таких бобиков много: ответственности поменьше, а благ побольше. Но всякие прохвосты, карьеристы и чинуши истинного положения не определяют. В гуще народной они только соринки. И поэтому понимать вопрос надо так: сапожник ты или врач, паровозный механик или садовник, пекарь или инженер, люби свое дело, верь в него и даже в то, что оно самое необходимое, — и будет тебе благо. А тебе, — значит, всем! И если ты директор завода или счетовод, нарком или секретарша какая-нибудь — будь человеком, личностью, а не скоросшивателем или счетной линейкой! Вот о чем я речь веду.

И, аккуратно положив на край стола свою широченную ладонь, дядя Павел легонько прихлопнул ею.

С какой-то неожиданной и легкой радостью, точно ветер повеял, Муравьева вдруг пронзило светлое чувство: «Хорошо жить на белом свете, есть правда на земле!..»

Потом взрослые встали из-за стола и разошлись по своим комнатам.

Ночь наступила душная, обещая хорошую рыбную ловлю на рассвете. Мальчики легли в палисаднике перед домом. Долго они не могли заснуть, шептались, ворочались, шуршали сеном.

— Ты не проспишь, Борька? — громким шепотом спрашивал Витька.

Большой, медлительный Борис, с толстым носом и толстыми губами, был на два года старше Витьки, ему было пятнадцать лет, но учились мальчики в одном классе. Четыре года назад Борис болел скарлатиной и с тех пор плохо слышал. Уж и речь его делалась невнятной, и посторонние с непривычки едва понимали его. Учиться становилось все трудней, но Борис не хотел уходить из нормальной школы, пока он не оглох. Врач сказал, что он может совсем оглохнуть.