Иосиф Линдер - Загадка для Гиммлера. Офицеры СМЕРШ в Абвере и СД

Ближайший поезд на Берлин отправлялся через час, поэтому Курмис — взволнованные Дуайт и Бутырин стояли перед ним навытяжку — был краток. По сути, он потребовал от них только одного — использовать любую возможность, чтобы проявить себя и пробиться наверх.

После инструктажа они возвратились в общежитие, в два приема упаковали чемоданы и вместе с Глазуновым выехали из разведшколы.

Погруженный во мрак Псков провожал их петушиной перекличкой ночных патрулей и тревожным лязгом автоматных затворов. Поезд уже стоял у перрона и сердито попыхивал парами. Из окон купе бледными полосками пробивался свет, билеты проверяли заспанные кондукторы. Пассажиров оказалось немного: на фронте шли затяжные бои, и командиры особо не баловали своих подчиненных отпусками на родину.

Виктор подтолкнул Дуайта, они прошли в вагон и заняли пустующее купе. Сиплый свисток паровоза потонул в металлическом лязге колес, вагон дернулся, и поезд стал набирать ход. Под мерный перестук колес Виктор не заметил, как задремал. Проснулся он поздно, солнце уже вовсю светило в окно. К вечеру за окном замелькали расчерченные будто по линейке, ухоженные поля, ровные широкие дороги, огражденные игрушечными столбиками по обочинам, аккуратно подстриженные лужайки, островерхие кирхи и древние рыцарские замки. Все это представляло разительный контраст с тем, что еще вчера вечером он видел в Пскове. Здесь все было пронизано бюргерским самодовольством, и уже через час ему стало не по себе. Он уже не мог слышать звучащую в коридоре гортанную немецкую речь, сопровождаемую раскатистым смехом. Перед глазами невольно всплывало совершенно иное — изрытая взрывами земля, разрушенные дома, покореженные машины, раздавленные гусеницами танков человеческие тела — тела женщин, стариков и детей. Чтобы на время забыться, Виктор с головой зарылся в журналы, которые неугомонный Николай натащил в купе.

Здание технической школы Абвера

В столицу Германии они прибыли ровно в половине девятого утра. Дуайт первым вышел на сверкающую идеальной чистотой платформу и завертел головой по сторонам.

— Алоиз, это ты?! — раздался его удивленный возглас.

Он кому-то радостно помахал рукой и двинулся в сторону вокзала. Встречал их скорее напоминающий юношу штурмфюрер Гальфе. Узнав Дуайта, он сдержанно поздоровался, «не заметив» протянутые ему руки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он не так уж и молод. Холодные голубые глаза едва ли не с презрением смотрели на прибывших из второразрядной разведшколы агентов.

Дуайт, молча проглотив обиду, потащился за Гальфе, Виктор старался не отставать от них. На привокзальной площади их поджидала машина. Гальфе надменно кивнул водителю, поспешившему открыть багажник, чтобы уложить чемоданы гостей, и занял место на переднем сиденье.

— В замок! — услышал Виктор.

Машина плавно тронулась с места. Виктор приник к стеклу, с жадным любопытством разглядывая Берлин. В далеком шестнадцатом году этот город укрыл его отца — петроградского большевика-революционера. От преследований царской охранки его спасали друзья-немцы. Живы ли они сейчас, живы ли их дети или давно уже превратились в лагерный тлен? Эти вопросы невольно вставали перед Виктором. Он не мог понять, почему трудолюбивый народ, подаривший миру Гёте и Гейне, Канта и Фейербаха, Вагнера и Баха, поддался на пропаганду мюнхенского истерика. Впрочем, этому можно было найти объяснение. Ярко нарисованная картина «Великого рейха» сумела вывернуть степенных и рассудительных Гансов и Гертруд наизнанку. Губительные бациллы сладких обещаний, массово вброшенные в жизнь, подобно тифозным вшам расплодились в душах миллионов немцев. И все это на фоне чудовищного унижения в Первой мировой войне, унижения, которое пришлось пережить нации, издревле славившейся своими военными талантами. А к этому добавить еще подкосивший мировую экономику кризис, породивший умопомрачительную девальвацию, когда в ходу были купюры в пять биллионов марок! Нет, не случайно в Берлине начало набухать и множиться самое разрушительное зло быстротечного XX века. И когда наступил роковой сентябрь тридцать девятого года, оно лопнуло, как гнойный нарыв, и залило коричневой жижей тысячи мирных городов Европы, превратив их в безжизненную пустыню.

Виктор, сжав кулаки, напряженно молчал. Николай же, напротив, живо интересовался увиденным.

Берлин еще не стал прифронтовым городом, но его нельзя было назвать и мирным. Неуклонно приближающаяся к воротам «тысячелетнего рейха» война изменила знаменитую Унтер-ден-Линден до неузнаваемости, превратив ее в один бесконечный армейский плац. В глаза бросалось обилие военных мундиров и полицейских патрулей, улицы и площади города буквально кишели ими. В скверах и парках за маскировкой угадывались зенитные батареи, хищно нацелившиеся орудийными стволами в безоблачное июньское небо.

Ближе к окраинам это дыхание войны стало менее заметным. За окном мелькали увитые плющом невысокие металлические ограды частных домов и пансионов.

Движение на дороге стало не таким интенсивным, и водитель прибавил скорость. Виктор гадал, куда их везет Гальфе, но тот хранил молчание и лишь однажды на развилке, где стоял указатель на Ораниенбург, бросил водителю короткую фразу: «Сейчас налево», из чего следовало, что они движутся на север. Не доезжая километра до Ораниенбурга, водитель свернул на лесную дорогу, которая, петляя среди сосен, закончилась перед высокими металлическими воротами. От них в обе стороны в лес тянулся трехметровый каменный забор, за которым виднелись красные черепичные крыши.

Николай погрустневшим голосом спросил:

— Алоиз, ты куда нас завез?

— Скоро сам увидишь, — уклончиво ответил тот. По-русски он говорил почти без акцента.

— А чего здесь смотреть! Тюрьма и та лучше!

— Не тюрьма, а лагерь особого назначения СД.

— Хрен редьки не слаще, — обронил Виктор.

— Для особо болтливых у нас есть чудный пансионат папаши Мюллера с видом на южную сторону, — со злой иронией заметил Гальфе и добавил: — Так что вам, господа, повезло — это клетка для птиц высокого полета, а возможно, и хороший карьерный трамплин. Кому как повезет.

— Да на кой черт она нам сдалась! Кабы знал, что сюда запрут, так лучше бы в Пскове остался! — в сердцах воскликнул Николай.

— А летать куда придется? — поинтересовался Виктор.

— Это не ко мне, а к доктору Грефе.

— Ну вот, еще докторов нам не хватало! Мало того что никакой жизни не будет, так еще кастрируют! — ворчал Николай.

— А кто такой Грефе? — допытывался Виктор.