Владимир Смирнов - Крик сквозь стекло

— Хоть бы топливо знать! Во, бля, даже говорить — и то больно…

Сэнди мягко подходит, как подплывает, ближе — он явно встревожен. Кузьменко отрицательно мотает головой, тычет пальцем в свой мотор и в потек на борту. Вскинув руку над бортом, стучит по своим здоровенным часам, показав пятерню.

— I’ve got you, old chum. You’ve had a hard time. North is there. There! [62] — Понял, старина. Тебе крепко досталось. Норд — там. Там!

Кузьменко кивнул — уж слово «норд» понять-то можно! — и, старательно улыбнувшись, пошел в вираж с набором.

— Потянем к берегу. Куда-нибудь да приплывем. Хотя оно — вряд ли…

Ровно и пока устойчиво рокочет усталым басом мотор, гребет широченными размашистыми лопастями невидимо-густую пустоту; винт — затяжелен, газ — средний: экономичный режим. И теперь остается только одно: ждать. Тянуть — и ждать… На ка-кой-то неведомой застывшей точке зависло время; зависла вся жизнь, как завис самолет, застыл в холодном темно-сером, почти непрозрачно-бутылочном стекле той пустоты…

Сэнди замедленно проплыл вперед выше; смутно виднеется он в кабине, отчаянно вертя башкой. Ну а как там масло? А то уж пора бы — что не дай Бог… Но интересно, как оно будет. Просто заклинится двигатель или разнесет шатунами все к растакой матери? А может, просто загоримся…

— Стрелок? Тебе там видней будет — когда задымим, скажешь. И нечего хмыкать!

— Ладно-ладно. Внизу воды хватит — потушим.

— Тьфу!..

Ставший в ощутимой уже мгле светло-серым силуэт «вогаука» мягко накренился впереди и плавно заскользил куда-то влево. А славный, видать, парень. Лихо он гитлеровца завалил — с одного захода. А на вид — пацан пацаном. Куда ж это он потянул? Во-он, почти пропал; ага, возвращается. Пошел выше вправо — похоже на противозенитную «змейку», точнее, на противолодочный зигзаг. Ясно, сынок; только зря ищешь, высматриваешь. Кой хрен тут найдешь, кроме могилы, — да и та без имени. Океан… Одна сплошь мокрая вода, да еще и люто холодная. Ох, холодная. Плохо будет умирать — ребятам сегодня куда веселей было. Опять он пошел влево. Зря горючку жжешь, ей-ей, зря. Здесь по карте — да так оно и есть — сплошное чистое поле. Даже промеров глубин и обозначений течений — и то нету. Да и потом, все ж едино до суши не дотянуть; минут через десять, а может, и пять масло вытечет — и-и-и… Жалко пацана-американца. Свой в доску малый. Зря он, в самом деле, во все это впутался. Эй, чего это он?

«Вогаук» лежит в крутом развороте, лихорадочно мигая АНО; [63] АНО — красно-бело-зеленые аэронавигационные огни. ч-черт, неужто немцы?!

— Неге it is! I see him! Follow me, guys! [64] — Вон он! Я вижу его! За мной, ребята!

Коротко качая крыльями, истребитель ринулся по дуге вниз во мрак, резко выровнялся, от него сверкающей кометой метнулась вперед ракета и, красивейше сыпля золотосверкающие искры, ушла изогнуто во тьму океана. Кузьменко, высунувшись за борт, пытался хоть что-то там разглядеть — то, что явно видел американец. А Сэнди, рывком перевалив машину, опять нырнул глубоко вперед, почти пропал в серой тьме — и опять, широко раскачиваясь, выровнялся; и вновь выстрелил вперед ракетой.

— Саня! — дико заорал стрелок. — Гляди! Живем — гляди!

Уши заложило звоном от вопля, — а впереди… Неужели… Остров? Впереди — остров! Черное пятно на черной равнине! Так, в руки, взять себя в руки. Остров сам по себе еще ничего не значит…

— Сашка! Ух, пацан! Ну, родной ты наш! Ну, пацаненочек!..

— Да вижу, вижу… А чей он?

Вспышка третьей ракеты, четвертой; в неверных, пляшущих сполохах глубоко внизу размазанно дрожит, прыгает крохотный кусочек суши среди тускло поблескивающей стылой воды. И тишина; ни ответной ракеты, ни проблеска света, ни выстрела — хотя б случайного. Тьма. Тишина. Ох, тишина!.. Истребитель разворачивается над самым островом, опять бабахнул ракету — во тьме ярчайшую. Тихо. Тихо!

— Оперативная зона — наша?

— Да хрен его знает, где мы! Ну, так, перетак, растак… Ладно, Серега. Хоть сову об пенек, хоть пеньком об сову — все едино сове не куковать. Принимаю решение!

— Может, там вообще никого и не…

— Садимся! Выбора нет. Или сядем тут — или дальше упадем. Проверь ремни. Сбрось замок фонаря. Парашют отстегни. Ну, чего еще?

Островишко невелик — весь на виду с одного взгляда. Остров как остров — какие тут везде. Куча булыжников посреди здоровенной лужи. Черные скалы. Светло-серая извилистая полоса галечного пляжа. Во-он светится мутно кайма прибоя, качается в белой пене. Рулить надо только сюда, на пляж — больше некуда приткнуться… Как тут ветер работает? Ага, по волне вроде так… Хорошо, хоть что-то еще видно… Ра-азворот…

— Саня, вон вроде кран торчит! Людей не вижу!

— Оно и лучше, может…

— Может, старая метеостанция или радиопост? Да нет, я б знал.

— Рот закрой — последний парад… Все. Заходим!

Аккуратненький разворот на ветер со снижением; в конце посадочной прямой темнеет вроде мыс, но для пробега как будто хватит; ох, не сяду, ох, дров же будет — до утра костра хватит… Тихо, тихо мне, смотри высоту — перебор! Во-от так, еще прижать ее. Где американец? Ага, ушел вверх — прикрывает, золотой парнишка; скучно ему без нас будет… А валунов-то, а булыжников-то понакидано! Всюду, всюду черные ломаные углы, капканы, остро сверкающие клыки в пастях-изломах скал и каменных осыпей. Нет, не сяду, не смогу, никто не сможет. Это ж немыслимо; ниже, еще ниже… Подскальзывай под ветер, прикройся, прикройся ветерком… Нет! Прыгать — и к черту. По газам и вверх, и… Но куда? Куда прыгать?! То ж безнадега, капитан, то гибель! Чего ж ты воешь — первый раз тебя прижало, что ль? Иль помирать впервые, стервец? Н-ну, капитан, — рубеж принятия решения! Да. Поздно уходить — теперь все поздно. Теперь — только вперед.

И Кузьменко «дал ногу», скольжением подвернув под обрыв, и решительно рванул вниз до упора красный, скособоченный взрывом того снаряда кран шасси, не веря, боясь верить, но… Но сработало! Успокоительное кратко-жесткое шипение пневматики, длинный толчок выходящих под крылья стоек отдается через ручку в ладонь, сдвоенный неслышный щелчок замков — шасси выпущено. Вышло, вышло шасси!

— Сашка, рехнулся?! На брюхо! Давай на брюхо, ведь угробимся! Да что ж ты дела…

— Ма-алчать!!

Не дыхание — тяжкое хрипение в наушниках. Глаза слезятся от ветра, тьмы, усталости непомерной; на грани слепоты глаза, на пределе взрыва измученное сердце; но я справлюсь, я должен, я еще повоюю!

— Не лезь, ох, не лезь под руку…

Гася скорость, Кузьменко ткнул не глядя «Закрылки» — посадка по всем правилам! Странно — закрылки сработали, машина привычно «подвспухла». Уже вдоль самого обрыва несся штурмовик, опасно раскачиваясь в его изгибах — опасно и точнейше, уже осторожно приподнимая нос. У самой консоли слева жутко пролетали во тьме черными сполохами скальные застывшие обвалы; справа ждуще затаилось в той же тьме такое ж черное море; и единственной надеждой вылетала из мглы впереди пушисто-белая извилистая лента гальки. Измотанный мотор прерывисто прохлопывал на малых оборотах, постреливая из раскаленных коллекторов прозрачными красно-голубыми вспышками пламени. Капитан, вытягивая шею, держал под взмокшей ладонью «хитрый газ» и, не дыша, ждал, ждал… Вот! Вот она, моя дорожка, — прямой участок! Пора — ручку вперед и на себя, газ сброшен весь, «ил» тяжко просел, всю ручку на себя, всю, та-а-ак… Есть касание! Сдвоенно бахнули в гальку — в сушу, в твердь земную! — колеса; в крякающем ударе амортизаторов парашют врезал кувалдой под зад, клацнули в крошево зубы; стоп-кран мотору! Оглушительный по плоскостям гулко-железный дробный грохот гальки, пушечно вылетающей из-под трясущихся, подпрыгивающих колес; а педалями — правей, левей, опять правей, еще левей, еще! И ладонью всей мягко красную скобу тормозов — мягко, но до упо-о-ра! Во-о-от так!