Владимир Дягилев - Медсанбат-0013

Наткнувшись на сосну, он понял, что идет с закрытыми глазами, и затряс головой, стремясь сбросить с себя навязчивый сон. Потом догадался, подставил лицо под дождь и так постоял несколько минут. Струйки воды пробрались за гимнастёрку, потекли по разгоряченному телу, взбодрили его.

Сафронов огляделся и внутренне обрадовался тому, что никто не видел его минутной слабости.

«Я должен быть сильнее. Должен. Должен». И он снова включился в дело, побежал в операционную, в перевязочную, в эвакоотделение. Надо было решить множество вопросов. Когда примут оставшихся лежачих? Когда осмотрят ходячих? Когда эвакуируют раненых и на чем? А еще нужно узнать: накормят людей или выдадут сухим пайком? Давать ли им сопровождающего или назначить его из раненых?

Куда сдавать оружие, изъятое у раненых? Что делать с палаткой, спасавшей их от дождя?

В беготне и спешке Сафронов чуть было не забыл о том, что у него до сих пор еще нет четвертого, положенного по штату санитара. Вернулся с полдороги, направился к штабной палатке. Там над раскрытой картой склонились НШ, Лыков-старший и замполит. При тусклом свете аккумуляторной лампочки лица их казались желтыми и болезненными. Небритые щеки и помятые воротнички усиливали это впечатление.

«Так ведь и они, — подумал Сафронов, — и им не меньше нашего досталось». Не то что он посочувствовал или пожалел, — нет, как-то все чувства притупились, — просто отметил это для себя, сознанием, а не сердцем.

Его присутствие заметили.

— Разрешите? — обратился Сафронов к НШ. — Санитар есть на примете. По штату у нас не хватает.

— Сенный человек? — спросил Царапкин.

— Думаю, потянет.

— Фамилия?

— Ефрейтор Супрун. НШ кивнул, согласился.

В опустевшей сортировочной палатке, кто где, сидели подчиненные. У них, видно, было такое же состояние, как и у Сафронова, — некоторая растерянность: крутились несколько суток, ни минуты покоя и вдруг — нечего делать.

«Спать», — хотел сказать Сафронов, но тут послышался шум приближающихся машин.

— Ну вот, — произнес он, не то сожалея, не то примиряясь с необходимостью снова начинать всё сначала.

Все вслед за ним потянулись на улицу.

Машин было несколько. Они стояли не выключая моторов, будто ожидали команды.

Наконец, открылась дверца первой кабины, и послышался знакомый, хотя и не такой бодрый, как всегда, голос Чернышева:

— Дядя Валя, я порожняк перехватил. Где твои «ходики»?

— Ходячие уже в перевязочной.

— Значит, к эвакуации. Поехали, ребята. — И он, махнув рукой, снова хлопнул дверцей.

Поспать так и не удалось. Начали свертывать запасную палатку, складывать имущество. А утром выявилось ЧП.

— Товарищ гвардии... капитан. — Галкин все не мог отвыкнуть от привычного обращения: сперва произносил слово «гвардии», потом делал паузу и добавлял «капитан».

— Ну, что там? — откликнулся Сафронов. Галкин делал ему знаки и молчал. Когда вышли на улицу, санитар зашептал:

— Тама в кустах лежит... Я кличу — не поднимается, Сафронов попробовал ускорить шаг, но не смог. Ноги стали тяжелыми и не слушались его.

За кустами, словно он специально замаскировался, и в самом деле виднелся человек. Еще издали Сафронов понял, что это еще совсем молодой солдатик, белоголовый и худой. Он лежал лицом вниз и не двигался, несмотря на все не прекращающийся дождь. Из-под шинели высунулась рука ладонью вверх. В ней набралась горстка воды и так и хранилась, изредка пополняясь звонкими каплями, стекающими с веток. Увидев эту руку с горсткой воды, Сафронов догадался: парнишка мертв.

«Как же так? — спросил он себя. — Как же так получилось, что мы все вместе просмотрели раненого и до сих пор не обнаружили?» По дороге к штабу Сафронов со страхом думал о том, как будет докладывать комбату, как объяснит это неожиданное ЧП.

Лыкова-старшего он отыскал возле машин, уже наполовину загруженных «срочным имуществом».

— Товарищ капитан! — Сафронов козырнул и показал глазами, что есть срочное и секретное дело.

Они отошли в сторонку.

— Товарищ капитан, там... в кустах мертвый обнаружен.

— Ну и что? — невозмутимо произнес Лыков-старший. — У нас не роддом. А может, его и привезли таким, Бывает.

— Что делать?

— Передать Рудику. Там у него от хирургов есть. Да один у Василенко умер. Вот вместе и похоронят.

Лейтенант Рудик занимался захоронением умерших...

Потом подали машину — началась погрузка. Взвод забрался на верхотуру, меж носилок и одеял. А Сафронов в кабину. Он не успел ничего ощутить — провалился. Уснул.

В самый разгар свертывания появился корпусной врач.

Был он необычно хмурым и недовольным. Еще раз указав на карте Чернышеву и НШ место новой дислокации и пути-дороги к нему, он кивнул старшему брату: идем.

Зашли в единственную, сохранившуюся еще штабную палатку.

— Что ж ты подводишь?! — без подготовки набросился Лыков-младший.

— А что такое? — спросил Лыков-старший и повел плечами.

— А то, что в армии нами недовольны. И смертность в медсанбате, и с эвакуацией запаздываем.

— Еще без опыта. Уморились люди. — И Лыков-старший потянулся к фляжке.

Не успел он поднести её ко рту, Лыков-младший выбил фляжку из его рук:

— Сволочь! Ты чего добиваешься?

На одно мгновение лицо старшего брата напряглось так, что рябинки разгладились, и казалось, что он ответит младшему, ударит его, скрутит, но он пересилил себя, сдержался, молча поднял фляжку, прикрепил её к поясу.

— Чтоб были вовремя! — бросил Лыков-младший и вышел из палатки.

Лыков-старший сел в уголок прямо на землю, подогнул колени и задумался. Усталость одолела его. Перед его мысленным взором протянулась вся его нелегкая жизнь.

Не сложилась она, не сложилась.

— Не под той сосной ты родился, Ванятка, — говорила ему сердобольная бабушка Феня.

— Ты у нас иголочка, а они все — ниточки, — утешала мать, часто защищая его перед отцом и дедом.

В семье Иван был старшим. За ним еще четверо: две сестры, вот этот Мишка, что сейчас меценатствует над ним, да еще маленькая — Дуся.

У нее, у этой младшенькой Дуси, погиб муж на этой войне, и она в девятнадцать лет осталась вдовой. «Сколько наших Лыковых уже не вернулось?!»

В родном уральском селе Боровом целая улица Лыковыми заселена, вся родня там до десятого колена. Её так Лыковской улицей и называют. И гам стоит потемневший от времени их пятистенок.

Он живо представил улицу, дом, ограду, тропинку к речонке Змейке, где они еще в детстве чебачков ловили: он ловил, а Мишка в ведёрко складывал, считал и игрался рыбками. «Игручий был. Хитручий был. Сколько раз мне из-за него от отца влетало, ящеренок несчастный».

Именно так Мишку прозвали в детстве — «ящеренок несчастный».