Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

— Товарищ старший лейтенант, — сказал он, — по-моему, вы распределили правильно. Но Крузову можно и меньше дать. У него батальон лучше всех укомплектован. У Шульги не хватает пулеметчиков. Всего два пулеметчика — командир и наводчик. Подыщите ему. И бойца Каменкова ко мне пришлите.

— Товарищ майор. У меня к вам просьба, — сказал Ванин. — Давайте на взвод разведки полка вашего брата назначим.

— Здесь, товарищ старший лейтенант, нет братьев, а есть командиры, — оборвал его Миронов-старший. — И давайте об этом говорить только так.

Ванин замялся, смущенный, одернул гимнастерку.

— Да вы меня неправильно поняли. Я не в том смысле.

— А я в том, — твердо сказал Миронов.

— У нас же нет командира разведки. Я знаю, не пришлют его нам. Вот проект приказа. Подпишите. Евгений Николаевич ведь разведчиком был. Чего ему в адъютантах ходить? Лейтенанта ему присвоили, — улыбнулся он.

Миронов-старший встал. «Значит, правда. Чего же я ему выговариваю?» Хотелось подойти и обнять брата, поздравить от души. Но он сдержал себя.

— Без утверждения в дивизии приказа подписывать не буду. Поезжайте, представьте. Утвердят — подпишу. И чтобы без всяких этих «брат-сват». Понятно? Я сейчас в батальон Шульги поеду. Погляжу, как они программные стрельбы выполняют. А где Зайченко?

— Он спозаранку уехал к Крузову.

«Молодец, а я здесь прохлаждаюсь».

Миронов остался один. «Это неплохо, что Женьке присвоили очередное звание, но как у него искоренить эти мальчишеские замашки? Себя срамит, и меня подводит. Эх, Женька, Женька, ну какой ты еще, ну совсем ребенок. — И тут же себе ответил: — А что с него взять в семнадцать лет? Вот он в разведку рвется, а какая у него подготовка для этого? Никакой. То, что он в дивизии Канашова немецкого офицера в плен взял, это еще не все. Это дело случая, а о нашей войсковой разведке и о тактике немцев у него скудные познания. Вот если б учиться его куда послать на разведчика».

Размышления Миронова прервал шум у дверей. Вошел начальник отдела кадров — лейтенант Щукин, а за ним растерянный Кузьма Ерофеевич Каменков с большим мешком, который высовывался из-за плеч.

— Товарищ майор, вот к вам привел из пополнения. Скандалит. Дают ему новый вещмешок, а этот сдать приказывают — не подчиняется. Хоть силой отнимай. «Ведите к самому старшему командиру». Вот привел. — И, наклонившись к Миронову, зашептал: — Мы тут уже двух мародеров выявили. Где-то склад ограбили. Этот тоже, видно, из таких.

— Хорошо, товарищ лейтенант, идите, я поговорю с ним.

Лейтенант, бросив на Каменкова сердитый взгляд, сказал:

— Не хотели добром, как вам приказывали. Получите сейчас десять суток строгой гауптвахты, — и ушел, оставив их вдвоем.

Каменков, переминался с ноги на ногу, виновато поглядывая из-под насупленных бровей

— А что у вас в мешке, товарищ Каменков?

Каменков тяжело вздохнул, недоверчиво поглядел на Миронова и стал развязывать мешок, неторопливо выкладывая на стол содержимое. Достал толстую конторскую книгу в плотном, будто фанера, переплете, обгорелую, с обуглившимся корешком. Миронов удивился:

— Это что у вас за библия? Зачем вы такую пудовую книжицу таскаете?

— Книга эта, я вам скажу, товарищ майор, ежели разобраться, очень даже ценная. В ней налицо весь как есть дебет и кредит нашего колхоза.

— Зачем вам эта бухгалтерия?

Каменков пожал плечами:

— Так-то вроде он мне и ни к чему. Да колхоз-то мой, при нем я состою. Войну кончим, в колхоз надать вертаться? Вместе со счетоводом из нашего колхоза в одном отделении были. Он энту книгу из огня выхватил, когда немец колхозную контору снарядами зажег, и при себе имел. Под Москвой тяжелое ранение получил и помер. А перед смертью наказывал: «Пуще ока береги, Ерофеевич, энту книгу. В ней экономика колхоза нашего расписана до копеечки».

Миронов полистал книгу бухгалтерского учета, исписанную аккуратным почерком, с мурашками цифр, построенными ровными рядами, как войска на параде. В конце книги карман, а в нем листки тетрадные, клочки бумаг с рваными краями — расписки армейские, заверенные воинскими печатями, — должники колхоза: кому чего и сколько выдано из колхозного добра.

Каменков извлек из мешка уздечку с серебряным затейливым набором. Она была старая, с потрескавшейся кожей, и пахла конским потом.

— Подарок от деда. У цыгана он проезжего на курицу выменял. Поглядите, товарищ начальник, антуражная сработка. На добром коне она как украшение на невесте. Оденешь — глаз не оторвешь, красотно. Мне за нее командир конной разведки — лихой кавалерист— коня предлагал. И конь, я вам скажу, товарищ начальник, редкостный. Картина — не конь. Высокий, тонконогий, вороных мастей, а голову лебедем держит. И на ходу он ветер. Старший лейтенант в атаке немецкого офицера срубил, а конь ему достался.

— А чего же вы не сменяли? — с любопытством допытывался Миронов.

Каменков ухмыльнулся, приглаживая рукой усы:

— Увидел, глаза загорелись. Да не положен мне конь. Все одно приглянулся бы какому начальнику, забрал бы. И ни коня, ни уздечки. — Каменков тяжело вздохнул, покрутил усы. — Войну окончим, — сказал он, — я за мою уздечку пару коней-работяг выменяю. Энтот конь-красавец мне ни к чему, а рабочие кони — колхозу подмога.

Кузьма Ерофеевич еще порылся в мешке, достал пачку лотерейных билетов, вывалил на стол десяток ребристых, похожих на черепашек, ручных гранат, круглую печать колхоза, перевязанные бечевкой несколько пар ношеного белья и новое хлопчатобумажное командирское обмундирование.

— У вас тут в мешке целый склад боеприпасов и вещевого имущества. Только вот пулемета не хватает, — сказал, улыбаясь, Миронов.

— Лотереей меня земляк-счетовод одарил, не на тот же свет, говорит, мне ее брать. Человек ты многодетный, для тебя они сгодятся. Сказывал мне, не знает, на какой номер, а точно не то лисопед, не то граммофон он выиграл. Война помешала, не получил, А с кого получать, так и не уразумел я толком. А эти яйца железные, — подбросил Ерофеевич на ладошке и поймал гранату, — я вам скажу, товарищ начальник, в бою толковая штука. Они меня от погибели выручили. Зимой было дело. Прихватили меня немцы, а я в лесу коней начальников стерег. Кругом такое светопреставление. Хватаю полмешка патронов, новенький у меня самострел был.

— Какой такой самострел? Автомат?

— Нет, не автомат. У того диска под пузом и патрончики малюсенькие что желуди. Это я разумею.

— Самозарядная винтовка — «СВТ»?

— Вот, вот. Она самая. У нас ребята такое ей прозвище дали: «сам воюй, товарищ». Зарядил я мою «СВЭТЭ», положил мешок с патронами рядом. Ну, думаю, Ерофеевич, пока припас есть, ни одному фрицу тебя живым не взять. Жму на курок, аж палец хрустит от боли, а она молчит, проклятая. Сызнова заряжаю. Затвором туды-сюды, не стреляет, стерва, хучь плачь. А немцы уже тут недалечко. Гомонят: «Рус, капут, рус, капут». У меня аж в животе похолодело. Как бы не так, думаю, дамся я вам. Один на меня набег, в упор автомат направил, а он молчит. Осечку дал или патроны вышли, не знаю, Я своим «СВЭТЭ», как колом, охрестил его. Он тут же плюхнулся. А немцы гомонят, меня окружают. Кинулся я до коней. Знал, что начальник штаба нашего полка лимонки в седельном кармане держал. Шутник был. Это, говорит, фрукт для немцев вроде анатасы. И давай я эти анатасы в немцев пулять. Кидану, плюхнусь наземь, погляжу, а их будто корова языком слизала. Пока я от них отбивался, наши подоспели. Спасибо, выручили, а то пропал бы ни за понюшку табаку,