Оуэн Дэмпси - Белая роза, Черный лес [litres]

Отец отнес Фреди в кровать. Мама подождала, пока он вернется, и попросила Франку присесть. Положила ей на колено бледную ладонь. У мамы теперь всегда был усталый вид, красота ее поблекла под напором невидимого врага. Покрасневшие глаза смотрели внимательно и спокойно.

– Насколько у вас с ним серьезно? Я так понимаю, вы уже некоторое время встречаетесь.

– Я его люблю. Ты, мама, ненамного была старше, когда вы познакомились с папой.

Томас сел, потер глаза.

– Мне было двадцать два, маме – девятнадцать. А тебе семнадцать, и ты еще школьница. Мы волнуемся, что Даниэль отвлекает тебя от учебы. К тому же ты часто занята в Союзе девушек. Ты проводишь там все свободное время.

– Я люблю свой отряд. Мне нравится заниматься важным делом. Вы понятия не имеете, что происходит в Германии. Цепляетесь за старый мир – мир кайзера и Веймарской республики, – а эти идиоты чуть не угробили страну.

– Старый мир? – переспросила Сара. – Кто тебе такого наговорил?

Франка подавила желание сказать матери что-нибудь утешительное – это было бы непатриотично. Ведь как раз представился случай убедить родителей, что каждый немец должен помогать национал-социалистической революции.

– Мы за тебя беспокоимся, – продолжала мама.

– Из-за чего? У меня в отряде много подруг. О величии нашей эпохи даже учителя говорят.

– Так расскажи мне о величии нашей эпохи, – тихо попросил отец.

– Вы просто посмотрите на цифры в газетах! Гитлер покончил с кризисом. Безработица упала до такого уровня, о каком до прихода к власти фюрера никто и не мечтал. Немецкий рабочий трудится. Хотя бы это достижение заслуживает похвалы?

– Да, – сказал отец. – Но подумай, за счет чего так получается. Жернова промышленности опять завертелись – промышленности военной. Гитлер толкает нас к войне. А статистика, о которой ты говоришь, исключает женщин и евреев – сразу две группы населения сброшены со счетов.

– Гитлер строит сильную Германию.

– Для народа – или для самих нацистов? Это кончится войной.

– Фюрером восхищаются во всем мире. Инге – командир нашего отряда – читала нам статью, в которой бывший британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж называет Гитлера великим вождем. Он жалеет, что в Великобритании нет политика такого масштаба.

– Видно, не очень он умен, – заметила Сара.

– Я-то знаю нацистов получше, – сказал отец. – Они – волки, пожирающие немецкий народ, Франка, и я боюсь. Боюсь того влияния, какое они на тебя оказывают. А благодаря Даниэлю это влияние только усилится.

– Папа, мое место – среди тех, кто служит революции. Национал-социалисты стараются для блага всех немцев. И для тебя тоже.

– А как насчет женщин? – вмешалась Сара. – Многие профессии нам теперь недоступны. А евреи? Их вообще вычеркнули из жизни общества.

– Про евреев не знаю. Думаю, в новом обществе им тоже найдется место.

– Ты выступления Гитлера слышала? Этот вождь, которому ты безоглядно веришь, гордо проповедует ненависть к евреям. А твой брат? Какое место уготовано для него в мире истинных арийцев?

Франка поднялась.

– По-моему, на сегодня хватит политических дискуссий.

Она вышла из комнаты; решимость следовать за национал-социалистами только окрепла. Нельзя, чтобы устаревшие взгляды родителей ей помешали. Это не их время, это ее время.

На следующий день Даниэль, обнимая Франку, спросил, как, по ее мнению, прошел обед.

– Хорошо, – слукавила она. – Родители считают, что ты достойный молодой человек и идеальная для меня пара – образцовый ариец и национал-социалист.

Франку, как и остальных, призывали сообщать о взглядах и высказываниях родителей. Инакомыслие следовало извести под корень. Она понимала: все, что она скажет Даниэлю, мигом дойдет до местных властей.

Впредь они будут обедать с родителями Даниэля.

Фреди не ошибся, поверив маминым словам: она дожила до лета тридцать четвертого. И Франка, хотя была занята в Союзе, старалась по возможности чаще наведываться в лесной домик и видеться с семьей.

Фреди подрастал – только телом, детский разум его не менялся; впрочем, иного родители и не ждали. Добрый нрав и чистая душа мальчика очаровывали всякого, кто его знал. Он был очень цельный, он стоял выше того зла, что бушевало вокруг. По мере того как у Сары сдавали силы, они с сыном становились друг другу ближе. Близкие надеялись на чудо, однако с каждым днем надежда слабела.

Франка в то лето мало общалась с семьей. У нее всегда находились дела в отряде; там было много девочек, нуждавшихся в помощи и совете старших подруг – таких, как она. Она знала: родители ее поймут, хотя и не одобрят.

В конце лета ее поставили командовать отрядом. Мама не пришла на церемонию, где Франке вручали ленту со свастикой, – плохо себя чувствовала. Даниэль хлопал громче всех и сиял от радости.

Последние месяцы Сары были полны мучительных надежд. Семья еще успела вместе насладиться Рождеством, а затем наступил Новый год – и суровая реальность. Приехали мамины сестры с целым выводком детей, потом вернулись к себе, в Мюнхен.

Сара держалась, игнорируя все прогнозы. Конец настал неожиданно: Франка до последнего надеялась, даже верила, что врачи ошиблись и произойдет чудо.

Сара умирала дома морозным январским утром. Дедушка втолковывал Франке, что теперь ей придется заботиться о брате, а сам Фреди ничего толком и не поймет, но дедушка, конечно, ошибался. Фреди сидел у кровати, положив голову маме на грудь; он не плакал и не шевелился. Он понимал, что ей сейчас нужно, и дарил это самоотверженно. Больше никто не знал, что делать, – он один понял.

Сара захотела поговорить с Франкой наедине, и остальные вышли. За окном брезжил рассвет, ронял белые лучи на бледное лицо матери. Волосы у нее успели поседеть, в глазах больше не горел огонь, лишь дотлевал пепел. Франка почему-то не плакала.

– Моя прекрасная дочь, – сказала Сара, с неожиданной силой сжимая ее руку. – Я так горжусь, какой ты стала девушкой, и радуюсь при мысли о том, какой ты будешь сильной женщиной и матерью. И медсестра из тебя выйдет замечательная. Только не позволяй никому диктовать, кем тебе быть и что носить в сердце. Это решать одной тебе. Помни: ты – моя дочь, моя красавица и умница, и всегда такой будешь. А я – всегда буду с тобой. Никогда тебя не брошу.

Теперь Франке пришлось вытирать слезы, чтобы видеть лицо матери.

– Не позволяй национал-социалистам изменить твою сущность, не позволяй ненависти исказить твою душу. Помни, кто ты.

Хоронили маму через пять дней, и на похороны пришел весь отряд Франки и почти все местные ребята из гитлерюгенда. Франка была в форме. Потом она плакала, и Даниэль ее обнимал, а в ушах у нее звучали последние слова матери.