Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

Приближался комендантский час. И тогда Свентовец предложил поехать к брату, не сказав Отцу ничего о том, с кем ему предстоит иметь дело. Должен ли он был объяснить ему все? С братом они всегда были друзьями. Францишек старше Болека на десять лет, он был уже человеком зрелым, со сложившимися взглядами. Кадровый офицер, окончил военную академию, довольно быстро продвигался по служебной лестнице. Ничего, кроме карьеры и обеспеченной жизни, его не интересовало. В сентябре 1939 года никуда не бежал, не попадал в плен, жил в Кракове, работал на железной дороге и, скорее всего, участвовал в конспиративной деятельности.

До войны они часто встречались, это были бурные и острые встречи. Вспыльчивый Болеслав кричал и грозил, нанося, как утверждал более спокойный Францишек, «удары ниже пояса». «Таким, как ты, не будет места в будущей Польше!» — «Ты действительно веришь в эти глупости?»

Но после каждого расставания они снова, как ни в чем не бывало, возвращались друг к другу. Францишек вбил себе в голову, что он должен заменить Болеку умершего отца, который на свою мизерную зарплату почтового служащего «вывел обоих сыновей в люди». Когда, будучи студентом, Болек жил в Варшаве, хозяйка квартиры регулярно передавала ему конверты от «пана капитана». Так было всегда: Францишек приносил Болеку деньги тогда, когда его не было дома. «Делай с ними, что хочешь». Впрочем, Францишек никогда не оспаривал права брата на выбор, как он выражался, «собственного азимута». Раз только, когда они шли по Маршалковской улице, после очередной жаркой дискуссии, он вдруг остановился на углу Вильчей, увел Болека в глубину и сказал: «Слушай, подумай как следует, стоит ли? Может, ты ошибаешься? Я боюсь за тебя, ужасно боюсь». Францишек снял с головы фуражку и вытер лоб очень знакомым, точь-в-точь как у отца, жестом.

«Скрыли от партии, что ваш брат — довоенный кадровый офицер, член аковской подпольной организации, что вы поддерживали с ним постоянный контакт. Тем самым подвергли опасности товарища, которому руководство поручило важное задание. Неужели вы не видите в этом своей вины? Подумайте!»

Надо ли было доверять Францишеку? Ведь он принял их любезно и даже сердечно. Ни о чем не расспрашивал, накормил, приготовил постель и предложил свою помощь. Рассказал о своих сентябрьских переживаниях — спокойно, бесстрастно, как учитель истории. Это был бы совсем приятный вечер, если бы не изучающие, беспокойные взгляды Отца, не настороженность, с которой он следил за каждым жестом хозяина, прислушивался к его разговорам по телефону или в коридоре, когда кто-то заходил к нему.

Надо ли было доверять Францишеку?

Надо. Только так можно ответить на этот вопрос.

«Ваше излишнее доверие оказалось, мягко говоря, преступной ошибкой».

Неправда! Доверяя людям, мы всегда рискуем. Но мы участвуем в большой игре, ставки в которой очень высокие. Поэтому мы должны рисковать.

А Францишек погиб в 1943 году. Говорили, что он занимал высокий пост в разведке АК…

Вечером майор Свентовец вызвал к себе поручников Ружницкого, Кольского и хорунжего Лекша. Прочитал им рапорт Кутрыны.

— Ваше мнение?

Оба политработника молчали, первым высказался Кольский:

— Тогда я скажу, поскольку это моя рота. Когда пришел к нам Олевич, мы приняли его, как брата; нет, я неправильно сказал; мы пришли сюда все вместе — он из АК, другие из АЛ или из России. Почему мы должны были считать, что он думает иначе… а если даже и думал несколько иначе, чем, например, я, то в главном между нами было полное единодушие. — Кольский стал говорить быстрее, не пытаясь скрыть своего возмущения: — Недавно я был в Боровице и пережил там немало неприятных минут. Я встретил людей, которых знал еще до войны, но не нашел с ними общего языка. Не хотят вступать в Войско Польское, не хотят драться с немцами. А Олевич вступил, добросовестно трудился вместе с нами. Я присматривался, как он ведет занятия. Неплохо, а ведь работа у нас нелегкая. Я даже подумал про себя: ему можно доверять, это честный, порядочный парень. Не хотелось ни в чем его подозревать. А видимо, надо было, поскольку, вероятно, он с самого начала обманывал нас.

— Мы к вам не имеем претензий, поручник Кольский.

— Знаю, товарищ майор, я отнюдь не оправдываюсь. Я просто не могу понять, как это могло случиться: был вместе с нами, знал нас, а поступил, как враг.

— Вы так это оцениваете?

— А как же иначе? Враг не хочет, чтобы солдаты принимали присягу, подбивает их к дезертирству, а потом стреляет.

— Да, — сказал Свентовец, — это верно, что враг стреляет. Вчера в Боровице средь бела дня убили офицера запаса, который направлялся на призывной пункт. Виновники, как всегда, неизвестны… Это был пожилой человек по фамилии Бжецкий.

— Как?

— Бжецкий.

— Я знал его, — заявил Кольский. — Адвокат, порядочный человек. Я догадываюсь, почему его убили. Он хотел вступить в Войско Польское, а те сочли его изменником.

— Понятно, но вернемся к делу. Из рапорта Кутрыны, — сказал майор, — вытекает, что Олевич не прореагировал на враждебные, а может, просто дурацкие высказывания бойцов.

— Так это граничит с предательством! — взорвался Кольский. — Как поступил бы каждый из нас, если бы двое рядовых заявили о своем намерении демонстративно отказаться от принятия присяги? Разумеется, отреагировал бы как следует, доложил начальству и принял необходимые меры. Но видимо, Олевич заодно с ними, ведь их связывает общее прошлое. Бенда и Венцек ему ближе, чем я… потому что они были вместе в лесу. — Судорога пробежала по лицу Кольского. — Разве Олевич не несет такой же ответственности за роту, как Лекш или Котва?

— Вы уверены, — спросил усталым голосом майор, — что Кутрына сообщил все, как было на самом деле?

— Ведь с ним разговаривали Лекш и Ружницкий. Говорит, что ничего не выдумал… Не знаю, чем руководствовался Кутрына, подавая свой рапорт, ведь он тоже из АК и не хуже нас понимает, что за этим последует.

— Ваше предложение?

— На совещании в полку рассказывали об участившихся случаях дезертирства в частях. Разве агитация Бенды и Венцека, а также принявшего в ней участие офицера Олевича не способствует дезертирству? Я не понимаю, почему мы должны снисходительно относиться к этим людям?! По-моему, надо передать дело в контрразведку. Для того она и существует.

— У вас все?

— Нет. Надо усилить также политическую работу; видимо, мы плохо воспитываем солдат.

— Хорошо. А вы что скажете, Ружницкий?

— Кольский прав, — заявил поручник. — Я хотел бы только добавить, что мы слишком мало внимания уделяем работе с активом. Мы не знаем, о чем на самом деле думают люди и что творится в ротах.

— А вы, Лекш?

— Я… — протер тот очки, — мне нечего сказать.