Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

Осталось проверить чердак. Но как Бенда мог бы забраться туда? Если он прошел через квартиру аптекаря, то уже давно ушел из дома…

Кольский вспомнил о гараже. Когда-то это была запретная для них зона — аптекарь держал в гараже свой «штейер» [25] Марка автомобиля. модели двадцатых годов. Адам подобрал ключ к замку, и они тайком пробирались внутрь, чтобы посидеть на мягких сиденьях и подержаться за руль автомобиля. Эдвард решил сам пойти в гараж, а на чердак послал Сенка.

Была уже ночь, тусклый свет луны освещал двор. Фуран и Казак стояли у садовой калитки.

— Нет его нигде, сукина сына, — сказал Казак, держа автомат наготове и не спуская глаз с двери дома. — Жаль, что поручник не успел задержать его, наверняка уже улизнул. Сам знаешь, — кивнул он, задумавшись на минуту, — кругом знакомые, что тут говорить.

На лице Фурана были видны признаки волнения. Он открыл портсигар и молча протянул его подошедшему командиру роты. Кольский, с удовольствием закурив, потерял как-то сразу ко всему интерес, не думал даже о Еве, чувствуя страшную усталость. Взглянул на светившиеся на втором этаже окна… Вдруг офицер насторожился и схватился за пистолет, но Казак оказался проворнее его и уже бежал по двору огромными шагами.

— Стой! — закричал он. — Стой! Стрелять буду!

Они увидели человека в последнюю минуту, когда, выпрыгнув, наверное, из окна на первом этаже, он бежал в сторону гаража. Низкий заборчик отделял двор от сада. Человек хотел перепрыгнуть через него, но зацепился пиджаком и потерял несколько секунд. Когда солдаты подбежали к забору, он пробирался по клумбам к кустам. Их разделяли какие-нибудь шагов двадцать пять.

Казак выстрелил первым. Кольский, не целясь, тоже нажал спусковой крючок. Фуран исчез куда-то, но через минуту вернулся с несколькими бойцами. Двор наполнился голосами, замигали электрические фонарики. Все побежали к саду.

Человек лежал лицом вниз. Когда Казак перевернул его на спину, он был еще жив — в широко раскрытых глазах не было ни страха, ни ненависти, а лишь какое-то детское удивление.

— Кто это? — спросил Казак. Он мог бы поклясться, что минуту назад стрелял в Бенду.

Эдвард, не ответив, закрыл глаза — не мог глядеть на лицо Адама, он и Котва были чем-то похожи друг на друга. Кольский весь вспотел, рубашка и мундир прилипли к телу.

— Кто это? — спросил Фуран.

Их окружили солдаты. Над Адамом, который уже ничего не видел, наклонялись люди, разглядывали его лицо, кто-то разорвал на нем рубашку, чтобы проверить, бьется ли сердце.

— Кажется, мертв…

— Может, это дезертир из другого полка?

— Зачем он убегал? — кричал, размахивая автоматом, Казак. — Зачем? — И добавил: — Видать, и у него рыльце в пушку. Иначе бы не убегал.

Кольский засунул пистолет в кобуру. «И выстрелил-то всего два раза», — подумал он. Два раза. На расстоянии двадцати метров, даже не целился…

Луна поднялась уже высоко, вокруг все было видно как на ладони — дом, сад, голые деревья, тело Адама, скорчившееся посреди клумбы неподалеку от кустов, за которыми его ждало спасение. Ему оставалось сделать всего несколько шагов…

— Видишь, Казак, — сказал кто-то позади, — вот и началась твоя война. Для начала неплохо, стреляешь метко…

Тело Адама внесли в комнату и положили на диван. Его мать, закрыв лицо руками, опустилась рядом с ним на колени. Кольский видел только ее спину и седые, откинутые со лба волосы. Анджей, Станислав, Ева стояли неподвижно, какие-то чужие, казалось, равнодушные к тому, что произошло. В их взглядах затаилось презрение, но Эдвард не обращал на это никакого внимания, он думал только о матери Адама, которая, поднявшись с коленей, увидит его сейчас возле двери. Он мог бы уйти, но не уходил, слышал голоса входивших на кухню бойцов. Надо было собрать роту, операция завершена, правда, безрезультатно. Он так и напишет в своем рапорте. Кольский едва сдерживал себя, чтобы не бросить в лицо тем, кто укрывал дезертира и позволил Адаму бежать, подходящие слова о смысле жизни. Но молчал, чувствуя, что совсем запутался.

— Послали за врачом?

— Послали.

Люди стреляют без предупреждения, потому что идет война, тысячи гибнут от рук врага, сотни — от пуль поляков уже на освобожденной земле. Как Котва.

Мать Адама, поднявшись, направилась к двери, держась за стену, будто слепая. Кольский отступил назад, но она, заметив его, молча уставилась на него, к ней снова вернулось зрение, губы ее дрожали, она провела рукой по лбу, словно пытаясь что-то вспомнить.

— Он убил его из-за ревности! — крикнул вдруг Анджей, нарушив тишину.

Мать разразилась плачем, и все заговорили разом.

— Отведите их в другую комнату! — приказал Кольский Фурану, указывая на Еву, Анджея и Станислава.

Они пошли не сопротивляясь.

Наконец явился врач, а с ним высокий мужчина в кожаном пальто — начальник местного отделения госбезопасности. Тот был нужен Кольскому, ведь этим делом наверняка займется контрразведка, но сейчас требовалось провести на месте расследование происшествия.

— Я из контрразведки, — сказал вошедший.

С ним заговорил молчавший до сих пор Лекш, к которому вернулся наконец дар речи. Эдвард был благодарен ему за то, что вступился за него. Лекш коротко пояснил: в этом доме скрывался дезертир, обыск ничего не дал, убитый бежал, не подчинившись приказу остановиться, видимо, боялся ответственности как хозяин дома.

— Так, так, — пробурчал начальник отделения. — Оказывается, дезертир скрывался рядом с отделением госбезопасности, совсем у меня под носом… А ведь дядя этого парня работает у нас; странно как-то получается…

— И у вас, в двух шагах от отделения, такие дела творятся, видно, не впервой.

Бросив на собравшихся недоверчивый взгляд, начальник отделения прошел в комнату и склонился над Адамом.

— Два пулевых ранения в области сердца, — заявил врач. — Смерть наступила почти мгновенно.

— Будем вести расследование, — сказал контрразведчик. — Этих задержать до выяснения всех обстоятельств дела.

Весть о случившемся с быстротой молнии облетела весь городок. Стоит закрыть глаза, как видишь лица местных жителей. Кольскому казалось, что не забудет их до конца своих дней. Они выплывали откуда-то из темноты, молчаливые, застывшие, окружали стоявших в строю бойцов.

Когда Кольский выходил из дома, лицо Евы было холодным и чужим. На кухне сидели какие-то незнакомые женщины, сумевшие, несмотря на его запрет, пробраться в дом. Они не сводили с него глаз. Выйдя в сени, он услышал чей-то приглушенный шепот: «Войско Польское…» Этими словами совсем недавно встречали солдат в Люблине, а теперь в них звучали горечь и злоба. Не надо было возвращаться через Боровицу…