Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

Единственное, что почувствовал в ту минуту Олевич, — это страх. Он никогда не имел дела с танками. Сейчас он был практически безоружный и одинокий, зная, что через минуту немцы подожгут машину. Оглянувшись назад, увидел, что от домов его отделяло всего несколько десятков метров. Неужели в окнах стрелки?

Под машиной остался лежать убитый солдат. Олевич и оставшиеся двое бойцов ползли, прижимаясь к мостовой, ничего не видя вокруг. Сзади послышался рев моторов. Подели и думали: вот немцы подходят, уже стоят над ними, выстрелят в голову или велят подняться? Потемнело, луна скрылась за облаками. «Может, теперь не заметят…»

Осталось проползти совсем немного. Дом вырос перед ними неожиданно, они увидели перед собой темную подворотню, заваленную всякой рухлядью, выброшенной из квартир. Входная дверь открыта. Двое бойцов уселись прямо на землю.

Находясь в темноте, Олевич видел отсюда всю Рыночную площадь — горела уже третья машина, в конце противоположной улицы стоял танк. Немцы подходили к машинам, слышались отдельные слова, затем один из них — наверное, офицер — произнес какую-то фразу. И вот тут-то произошло самое неожиданное. Немец наклонился над лежавшим на мостовой раненым солдатом, замахнулся и ударил его. Лежа на земле, Олевич крепко сжал винтовку, но не стрелял, не мог. Чем же он бьет? Нет, не автоматом, а саперным топором. С того места, где лежал Олевич, выглядело так, будто немец бил по булыжникам мостовой, крика не было слышно. Ударил раз, другой, третий…

Олевич знал, что будет видеть это каждый раз, стоит лишь закрыть глаза. «Почему же ты не стрелял? — будет повторять он не раз. — Наберешься ли ты когда-нибудь смелости признаться, что тебе хотелось остаться в живых?»

Из дневника адъютанта командира дивизии поручника Яноша:

«16.00. Разведка донесла, что в районе Бёслица появились немецкие танки. Я взглянул на карту; городок находится в восемнадцати километрах восточнее нашего месторасположения. Ничего себе! Разведка, как всегда, ничего больше не знает. Встретил в сенях выходившего от начальника штаба капитана Рошко. «Отстань, — рявкнул он, — совсем нет времени!»

Генерал спит. Он редко спит после обеда, а сегодня свалился на кровать и не велел будить. Все ждут; начальник штаба ругает службу связи и разведку, но еще не докладывал Векляру. Интересная личность наш генерал! Где бы что ни случилось, он всегда реагирует не так, как все остальные. Рошко говорит, что по складу ума генерал отличается от простых людей; может, он и прав. Я тоже иногда думаю об этом. Как-то даже сказал ему, конечно другими словами. Он рассмеялся. «У каждого своя война, — заявил он. Затем вполне серьезно добавил: — Поговорим с тобой как-нибудь об этом». Ну что ж, подождем.

Иду будить генерала. Но не успел я глянуть на него, как вижу, что старик не спит, хотя глаза у него закрыты. Но меня не проведешь! Подожди, думаю, я тебе сейчас устрою. Подхожу к нему на цыпочках, а у самой кровати как стукну каблуками. Открыв глаза, командир дивизии говорит: «Давайте без шуток, Казик, будите меня уже полчаса так, что весь дом трясется».

Начальник штаба уже дожидался Векляра и доложил ему по карте обстановку. «Бёслиц, ну и что?» Подумал, закурил, а затем задал столько работы, которая, казалось, не имела никакого отношения к Бёслицу. Надо было согласовать массу вопросов с интендантскими и тыловыми службами. «Потише, Казик! Чего глотку дерешь?» А я как раз с большим трудом связался по телефону с нашим начальником тыла — на линии были помехи, которые не сразу устранили…

Носом чую: здесь что-то неладно. До самого вечера генерал гнал полки вперед, а теперь возвращает два полка назад. Проводная связь со штабом армии отсутствует, пришла шифровка, еще не знаю о чем, но наверняка где-то что-то произошло. Векляр, надев мундир и не глядя на карту, мрачно уставился в окно. Рошко говорит, что с юга прорвались немцы, но сам толком ничего не знает. Наверняка немцы прорвались, если добрались до Бёслица, хотя, с другой стороны, это могут быть и отдельные, разрозненные группы противника.

Интересно бы узнать, что думает по этому поводу Векляр. Когда он разговаривает со мной, у меня всегда такое ощущение, будто натыкаешься на какой-то барьер. Как-то он сказал мне: «Давай попробуем понять друг друга». Но только как и зачем? Он — генерал, воевавший в Испании и в 1-й армии, и я — парень из Армии Крайовой, которого он взял к себе адъютантом…

У меня складывается впечатление, что мне Векляр, если можно так выразиться, в чем-то не доверяет. «Бёслиц, ну и что?» Откуда нам знать, какое значение имеет появление танковых групп противника в районе Бёслица?

Вот уже два часа нет связи с полком Адамчука. Связисты проверяют линию, а в рации у них, как назло, сели батареи.

У начальника штаба голова идет кругом; генерал ездил куда-то на «виллисе», брал с собой Рошко, мне велел остаться, а теперь вернулся и сидит у себя в комнате.

Надо написать письмо Анне. Наверное, не успею, к тому же не знаю, о чем писать. Самое большее, о чем могу сообщить ей, что жив и здоров, и добавить пару ничего не значащих слов.

На дворе уже ночь, такая беспокойная, я нисколько не удивлюсь, узнав, что начальник штаба спит, не сняв мундира. Может быть, последовать его примеру?

А генералу не хочется спать. Велел принести шахматы, и я без особого труда обыграл его. Вообще-то я никогда и никому не стараюсь проигрывать и горжусь этим. На этот раз даже не знаю, заметил ли он, что ему объявлен мат. Поворчал, походил по комнате. Интересно, что его волнует, о чем думает наедине с собой? Но он никогда ни в чем не признается. Ему нравится мое нежелание пускаться с ним в разговоры. Нельзя же быть на дружеской ноге с генералом или относиться к нему, как к равному! Если генерал был бы в штатском, я сказал бы ему: «Старик, что тебя волнует?» Хотя нет, Векляру даже тогда так не скажешь.

Так вот, мы сидим и молчим. Может, встать и попросить разрешения уйти? И вдруг ни с того ни с сего, как это бывало не раз, Векляр спрашивает:

«Почему ты захлопнул тетрадь и покраснел как рак, когда я позвал тебя? Писал письмо девушке?»

Не знаю, что ответить.

«Нет, не письмо, товарищ генерал, — говорю наконец. — Просто так». Понимаю, что тем самым вызову на себя его гнев — ведь Векляр не любит деликатничать.

«Ведете хронику дивизии?»

«Нет, товарищ генерал, скорее личную хронику».

«Лучше бы дивизионную, — говорит Векляр. — Очень плохо, что до сих пор у нас нет своего хроникера. А ты ведь знаешь почти все, мы могли бы писать историю нашей дивизии».

«Вы, товарищ генерал, уже сейчас думаете об истории. А я так далеко не заглядываю. Писать хронику мне не под силу».

«Не морочь мне голову. Вот оно, нынешнее поколение. Ведь никто из нас, вернее, почти никто не вел дневников, не до этого было. А вы претендуете на исключительность».