Василь Быков - Атака с ходу

- Пулей?

- А черт его... Разрывной, видно.

На изжелта-бледном, каком-то странно успокоенном лице Гриневича с надвинутой на глаза повязкой вдруг проступило беспокойство.

- Ну что, комиссар? - с участливой грубоватостью спросил комроты.

- Вот, не получилось, - сдерживая стон, проговорил замполит. - Не прошел.

Ананьев опустился на корточки.

- Больно?

- Тошнит, - выдавил из себя раненый. - Дрянь мое дело!

Командир роты поднялся.

- А ну, устройте лейтенанта поудобнее!

Щапа сбегал к ребятам, принес чью-то телогрейку, скоренько расстелил ее на мокрой земле. Потом вчетвером мы бережно переложили на нее Гриневича и тщательно укрыли его палаткой. Под голову подвернула конец рукава.

- Дрянь дело, - облизывая бескровные губы, тихо сказал Гриневич. - Ты не обижайся, Костя. Сам знаешь...

- Сволочи. - выругался командир роты и отвернулся.

Он поглядел на высоту, которая все больше окутывалась дождливым туманом, оглянулся на пригорок, обстрелянный крупнокалиберным. В оживившихся глазах комроты появилось какое-то намерение, и я подумал, что уж теперь он использует возможность отвести роту назад, на пригорок. С высоты, кажется, нас не увидят. Но Ананьев молчал, и я не мог подсказать ему это: такого рода подсказок от подчиненных он не терпел.

- Дай закурить!

Я не курил, от знал это и никогда не обращался ко мне за куревом. Но тетерь, наверно, просто забыл, кто возле него. Правда, тут же он спохватился и повернул голову к Щапе:

- Ты, неси закурить!

- Пожалуйста, - прошепелявил боец.

Он услужливо подбежал к командиру роты и, опустившись на колени, натрусил из бушлата щепоть махорки. Затем достал и бумагу. Ананьев закурил, избегая наших сдержанно-вопросительных взглядов.

- Позови Пилипенку.

Мы оба рванули с места, старшей лейтенант жестом вернул меня обратно.

- Щапа, ты!

Щапа бросился с откоса, командир роты затянулся два раза и внимательно посмотрел на затуманенную высоту. И вдруг он обернулся к цепи:

- Приготовиться к атаке!

У меня внутри будто оборвалось что-то, я стоял, сам не ощущая себя, не вполне веря тому, что услышал. Но Ананьев не шутил - это было слишком понятно каждому, командир роты был полон решимости добиться выполнения своей команды. А добиться он мог.

Кто-то выскочил из своего грязного укрытия, над окопчиками заворошились палатки, клейменые трофейные одеяла, разное военное лохмотье. Откос моментально ожил - все слишком хорошо понимали, что для нас означает эта коротенькая команда.

Тем временем по болоту уже мчался Щапа, за ним, отставая, грузно трухал Пилипенко с каской у пояса. Командир роты мрачно ожидал на откосе. Неуклюже перелезши канаву, старшина с излишней теперь официальностью откозырял и остановился, беспокойно поводя плечами и бросая озабоченные взгляды на укрытого палаткой Гриневича.

- Сколько человек во взводе? - не глядя на него, спросил комроты.

- У меня?

- Да, у тебя!

Пилипенко на минуту смешался. Разумеется, он уже считал себя рядовым и, наверно, понемногу свыкался с тем, а тут ротный, будто ничего между ними и не произошло, спрашивал про взвод.

- Пятнадцать, кажись, - неуверенно сказал старшина.

- Патронов есть немного?

- Трохы е.

- Приготовиться к атаке!

- Зараз?

- Да, зараз!

- Есть! - с непонятной, почти радостной решимостью гаркнул Пилипенко.

И ни удивления, и никакого вопроса - он воспринял приказ так просто, будто от него требовали строить взвод в баню или на ужин. Потом уже я понял, что тем самым Пилипенко без лишних слов возвращался к своей прежней должности, которая, оказывается, все же что-то для него значила.

- И давай всех сюда! В общий порядок!

- Ну видома, в общы, - подхватил Пилипенко. - Так мицнише вдарыты.

Командир роты смерил его придирчивым взглядом.

- И ты гляди мне! Чтоб не тянулись, как на базар! Броском!

- Нэ хвылюйтэсь! Побежать! Я их...

Ананьев, не дослушав, повернулся к Щапе:

- Принимай второй взвод!

- Я?

- Ты!

- Есть! - не сразу сказал Щапа, и было непонятно, обрадовало это его или обеспокоило.

- Что, не укомандуешь?

- Попробуем.

Командир роты немного подумал или, может, прислушался. Но на высоте было тихо, вокруг едва слышно шелестел мелкий, надоедливый дождь. Откуда-то из-за пригорка доносились далекие глухие разрывы.

- Пятнадцать минут на подготовку и - вперед!

Ананьев сказал это и замолчал. Новые взводные стояли не шевелясь - напротив внизу Пилипенко и в стороне от него Щапа. Они ждали, что он скажет еще, но он лишь коротко бросил: «Все!» - и они оба сразу побежали - один через поле, другой в тот конец насыпи. Командир роты вскочил на откос. Меня он будто совсем и не замечал.

Что ж, атака на войне - обыкновенное дело, хотя, конечно, вовсе привыкнуть к ней невозможно. Сколько бы раз ты ни поднимался в атаку и ни осиливал в себе свой страх, но каждый следующий бросок будет такой же жутковато-знобящий, как и все прежние. Ох, как не хочется вылезать из своего спасительного окопчика в огромный ревуще-грохочущий свет, пронизанный пулями и осколками, самого маленького из которых совершенно достаточно, чтобы прикончить твою единственную и такую необходимую тебе жизнь. Страшно вставать, но надо. Каждой атакой двигает приказ старшего командира, план боя. Иногда на нее вынуждает противник, который, если не уничтожить его, уничтожит тебя.

Тут же все, казалось мне, было по-другому.

Я переживал и не знал, как подступиться к командиру роты.

- Товарищ старший лейтенант, - сказал я.

Боком лежа на изрытом каблуками откосе, он наблюдал за противником и не повернул даже головы. Но он слышал мое обращение, что-то заподозрил в нем и насторожился. И я, стоя ниже, в трех шагах от него, тихо сказал, чтобы услышал только он, и никто больше:

- Напрасно вы...

- Что?

- Напрасно, говорю.

Ананьев замедленно, будто впервые меня тут услышав, обернулся на локте.

- Что? - переспросил он таким тоном, что я весь подобрался. - А ты какого черта тут околачиваешься? Я тебе что приказал? А ну - в тыл! Бегом!

Он кричал на меня впервые. Никогда прежде я не слышал от него злого слова, потому что изо всех сил старался не заслужить даже замечания, и он знал это. А тут крик! Сначала это меня ошеломило, и я молча стоял с таким чувством, будто под ногами зашатались и тихо опрокидываются куда-то и насыпь, и поле, и откос, и весь белый свет. Но очень скоро стало понятно, что вовсе не я был причиной этого крика. Скорее я подвернулся ему не вовремя. И мне не стало ни обидно, ни больно - было только тоскливо.

Между тем сюда уже бежал первый взвод. Полтора десятка автоматчиков гуськом трухали по взмежку. Пилипенко, размахивая полами длинноватой шинели, уже перебегал болотце. Я опасливо взглянул на высоту - к счастью, вершина ее все еще была в промозглом тумане, иначе немного их достигло бы насыпи.