Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

Когда улица кончилась, Нина обессиленно прислонилась к стене и вздохнула с облегчением — дальше опять спасительная темнота.

— Пошли, пошли, некогда стоять, — поторопил парень с автоматом. — После отдохнем.

Впереди неожиданно стукнул выстрел, кто-то закричал, замигали огни фонариков. В ответ ударил парабеллум, а потом затрещали автоматные очереди.

— А, черт, — увлекая Нину в темную подворотню, выругался провожатый. — Скорей!

Проскочили через двор, побежали огородом — за ноги цеплялась мокрая ботва картошки, каблуки туфель проваливались на грядках, а за спиной трещали очереди автоматов, как будто гигантские крысы выгрызали в фанере дыры.

Перелезая через заборчик, разгораживавший два огорода, Нина порвала платье и оцарапала ногу гвоздем, торчавшим из покосившейся штакетины, — поцарапала сильно и глубоко, до крови, но останавливаться и смотреть некогда, да и что увидишь в темноте? Тем более провожатый торопил, тянул за собой, сворачивая в одному ему известные проулки и странным образом находя дорогу. Царапина на ноге саднила и мешала бежать, все время казалось, что вот сейчас в лицо ударит луч фонаря немецкого патруля и прозвучит гортанно-картавый окрик:

— Хальт! Стой! — и лязг передернутого затвора.

Наконец остановились. Сняв свою пилотку, провожатый вытер мокрый лоб и вымученно улыбнулся — это она поняла по его тону:

— Кажись, ушли.

— А мальчик? — пытаясь прижать к царапине подол платья, с тревогой спросила Нина.

— Выберется, — нахлобучив пилотку, уверенно откликнулся провожатый. — Он тут все как свои пять… Ну, потекли дальше?

— Может, подождем его? — несмело предложила девушка.

— Нет, — отрезал парень, — некогда. Сам нас найдет и догонит, — успокоил он. — Знает, как пойдем.

Выбрались в глухой двор с тоннелем-подворотней, выводившей на улицу. Минут десять таились в ней, прислушиваясь, пока не решились показаться на проезжей части. Осмотревшись, провожатый повеселел и прибавил шагу — видимо, конец путешествия и выход из города уже близки, а значит, близко и спасение.

С одной стороны улицы тянулась длинная и высокая кирпичная стена бывшего монастырского склада — лет сто назад братья-монахи пользовались благорасположением одного из сиятельных панов — владельцев городка, пока тот на смерть не разругался со святыми отцами из-за денег. Но дотошные попики с бритыми макушками уже успели построить здесь несколько зданий и бойко вели торговлю. Монахов давно нет, сиятельного пана тоже, а здания стоят.

По другой стороне — жилые дома с закрытыми ставнями окнами и притворенными воротами, похожие на маленькие крепости, хозяева которых сидят в осаде, пережидая лихое время и опасаясь ночных гостей, неизвестно зачем способных постучать прикладом в двери. Впереди темнели деревья, оттуда тянуло сырой прохладой, и Нина поняла, что там и начинаются те самые овраги, про которые говорил исчезнувший мальчик.

— За оврагами тропкой, — придержав шаг, сообщил партизан. — Через помойки и в рощу, там уже патрули не ходят. Оттуда рукой подать.

Он подмигнул ободряюще и вдруг застыл, прислушиваясь к нарастающему стрекоту мотоцикла. Повертел головой, ища куда скрыться, и, схватив Нину за руку, потащил к кустам палисадника, надеясь найти среди них спасение.

Мотоцикл выскочил из-за угла, когда они были уже буквально в двух-трех шагах от палисадника. Яркий луч фары скользнул по их согнутым фигурам, и сквозь треск мотора послышалась пулеметная очередь.

Пули прошли выше, не задев беглецов, и провожатый, видя безвыходность положения, толкнул Нину к кустам, а сам начал стрелять по катившемуся прямо на него мотоциклу, видимо надеясь первым убить немцев или заставить их повернуть назад.

Внезапно он будто сломался пополам и, уронив на землю свой автомат, кулем осел, ткнувшись головой почти в ноги девушки. Нина отпрянула и закричала — тонко, страшно, как кричит маленький, раненый зверек, навсегда прощающийся с жизнью.

Одна пуля тупо ударила ее в живот, разом оборвав крик, заставив его захлебнуться кровью и перейти в мучительный стон. Другая попала выше и, пройдя между ребер, нашла своим острым концом жадно хватавшие воздух легкие, разорвав их.

Нина уже не видела, как подошли немцы. Офицер, приехавший на другом мотоцикле, склонился над телами.

— Надо было взять живой, — недовольно пробурчал он, выпрямляясь и морщась от вида лужи крови, темной и, казалось, чуть дымившейся в свете фар.

— Они ранили Вилли, — оправдываясь, заметил один из фельджандармов, потирая ладонью плохо выбритый подбородок. — Кому охота подставляться под пули, а эта девка неизвестно что могла выкинуть. Вдруг у нее граната?

— Позвоните в комендатуру, — приказал офицер. — Пусть привезут проводника с собакой, возможно, она возьмет след и удастся выяснить, откуда они шли?

Стонал сидевший около мотоцикла Вилли, зажимая рукой рану на плече. В домах — ни огонька, словно там все вымерло и никто не слышал выстрелов в ночи; все так же немо высится стена бывшего склада братьев-монахов и светит с бархатно-черного неба луна, равнодушная и ущербная.

Бергер немного приболел, — видимо, протянуло сквозняком, когда вышел из ванной, — замок старый, везде щели, дует, а теперь стреляет в пояснице и течет из носа, правда не сильно, но все равно неприятно.

Хотя если немного призадуматься, болезненное состояние может принести определенную пользу — здесь госпиталь, есть врачи, которые засвидетельствуют официально, что он не в силах вылететь в столицу рейха и приступить к разработке операции, о которой говорил по телефону группенфюрер Этнер. Да, пожалуй, именно так и стоит поступить — вызвать из госпиталя люфтваффе врача и, глядя ему прямо в глаза, заявить: я болен, серьезно болен. Посмотреть в глаза так, как он умеет, — пристально, не мигая, затаив во взгляде нечто холодное и жесткое. Доктор поймет.

Высморкавшись, обер-фюрер поправил очки в тонкой золотой оправе и снова пробежал глазами сводку — погано, черт бы их побрал, погано сработали. Девку нельзя было выпускать из города, но взять ее следовало без шума и обязательно живой: еще могла пригодиться, операция не закончена. А парикмахершу бездарно пристрелили вместе с провожатым, упустив еще одного, так и оставшегося неизвестным партизана, вступившего в перестрелку с патрулем на другой улице. Не стоит сомневаться: все это звенья одной цепи и скрывшийся партизан охранял убитую девку и вооруженного армейским шмайсером парня в полевой пилотке или был их проводником.

Зачем теперь рассуждать о том, что не сделано, — мертвые всегда молчат, послушаем, что скажут живые.

Сняв со своего хрящеватого носа очки, Бергер отложил сводку и, задумчиво покусав дужку оправы, обратился к начальнику СС и полиции безопасности: