Станислав Китайский - Поле сражения

Она резко переменила тему, стала расспрашивать меня о Приленске, и мы проговорили ещё долго.

Подозрения мои рассеялись окончательно, и от этого сделалось легко. В конце беседы я отважился попросить у неё и фотографию.

– Если можно, хорошо бы тех лет, – сказал я.

– Увы, – развела она руками, – чего не могу, того не могу. Не имею. Фотографироваться я никогда не любила. Обойдётесь как-нибудь.

– Если будете в Приленске, сообщите мне, – попросил я. – Поездим с вами по местам боев, может, встретимся с вашими однополчанами.

– Вряд ли это случится, – сказала она. – Стара я стала для путешествий. Да и память у меня, как вы могли убедиться, о родных местах самая грустная… Думаю поехать куда-нибудь в тепло, прожить там остатки дней… Старость тем и хороша, что отпадает необходимость самообольщаться и притворяться.

Она проводила меня до двери, церемонно раскланялась и пожелала успехов. По всему видно было, что она рада избавиться от меня.

Времени до вылета моего самолёта оставалось много.

Я бродил по улицам и широким проспектам города, смотрел на нарядных, уверенных в себе людей и думал о том, что и этот город, и сотни других молодых городов, и эти люди, и я сам живы и счастливы только потому, что совсем недавно миллионы людей оружием и кровью своею утвердили этот сегодняшний день. И виделась мне среди этих героев Аня Тарасова – в длинной солдатской шипели, в рваных сапогах, в большеватой богатырке-будёновке на стриженой голове. Рядом с любимым шла она из боя в бой. И цвело над ними белыми облаками короткое сибирское лето. И кони приминали на лесных полянах жарки. И студёные речки освежали их чистые лица… А потом была жизнь с утратами и незаметным трудом. И она нашла себе место в этой жизни, стала жить просто и ясно, с душой, озарённой сиянием тех лучших дней.

Фотографию Анны Петровны я раздобыл в редакции газеты, где была опубликована заметка о ней. Редакционный фотограф, к счастью, оказался на месте, но рыться в архивах ему не хотелось.

– П-понимаешь, с-старичок, – уверял он меня, заикаясь и моргая глазами, – в-от так в-времени нету! Н-надо н-на ГЭС съездить, н-на завод и ещё с-свидание… Т-ты уж из-звини, с-старичок.

Он был аккуратный, голубоглазый, с коралловыми губами в черной бороде и с тщательно прикрытой жидкими волосами лысиной. Смотрел он на собеседника кротко и настолько искренне, что чувствовалось – врёт.

Я объяснил ему, что приехал вон откуда, пообещал заплатить, поклялся, что мне никак нельзя без этой фотографии, и он заколебался.

Фототека у него была в порядке, негативы нашлись быстро, и отпечатал он их быстро, но стал презирать меня за настойчивость.

– Н-на хрена она тебе? В-вредная баба. Они в-все, к-как тигры, если з-замуж не в-выскочат. Я в с-собесе о ней узнал. Она т-там всех з-замучила, от персональной п-пенсии отказывалась. А в-ветеран там один, к-комсомолец старый, н-начальник отдела, он вроде б-болеет за всех, н-настаивать стал, д-даже г-газету в-вот п-подключил. С-согласилась… Я х-хотел ч-через неё к-костюм немецкий д-достать, н-ни-и в к-какую! Ж-жуткая б-баба. Н-не п-поверишь, д-девчонки п-плакали от неё, п-продавщицы. К-как огня б-боялись. Н-ни одной растраты з-за тридцать лет! У-умела!..

Мне было противно, что он так говорит об Анне Петровне, и я сказал, что не следует говорить гадостей о людях, знаешь ты их или не знаешь. Особенно, если не знаешь.

Он приумолк, заполоскал фотографиями, а я принялся рассматривать снимки обнаженных красавиц, облепившие все стенки лаборатории.

– К-которая нравится? – снисходительно спросил он. – Х-хочешь, познакомлю с любой?

– А твоя какая?

– Т-ты что, с-старичок? Все м-мои! С-скоро з-звонить начнут. П-пойдём?

Я отказался.

– 3-зря, – сказал он. – Хорошие женщины. Ж-жизнь, старичок, к-катится, кто с-сейчас не б-берёт, п-потом хватится.

Его маслянистые, выпуклые глаза сияли холодно и бездумно, борода по-бульдожьи оттягивала щеки, жёлто светилась лысина. Говорил он всё время о дефицитных покупках и о женщинах, как называл он своих девиц.

– А что ты будешь делать, когда они перестанут тебе звонить? Это не за горами.

Он не понял вопроса, усмехнулся коралловыми губами и заверил, что не перестанут.

– 3-знаю я их. Все одинаковы… Н-на том мир с-стоит.

– А сам пишешь о романтиках.

– Это д-для н-нервных, – пошутил он. – Романтика в п-постели у-умещается. Везде так. П-поездил, з-знаю…

Я забрал отглянцованные снимки, кинул на столик деньги и ушёл. Было не по себе, когда этот подержанный циник касался холодными пальцами лица на фотокарточке.

«Вот этому наплевать на прошлое и будущее, – думал я, шагая по улице. – Для него важно побольше откусить, и ради этого он пойдёт на всё – будет говорить на собраниях о коммунизме, покупать у иностранцев галстуки, писать о героических буднях и публиковать снимки романтиков, ведущих таёжную ЛЭП. А потом будет смеяться над ними со своими “женщинами”»…

В аэропорт меня провожала Танька.

Работала она во вторую смену, и ей хотелось отдохнуть от кухни, ребёнка и голосистой свекровки.

С тех пор как я видел её, она раздалась вширь, выладнела веснушчатым лицом, но как была заполошной, так и осталась. На месте не посидит, челноком снует по квартире, десять дел зараз делает, и всё у неё получается. И в автобусе она вертелась, всё замечала – и кто как стоит, и во что одет, и каждому характеристику выкладывала и применение находила:

– На этом пенсионере землю пахать, а он в переднюю дверь ломится… А эта, блондинка-то крашеная! Уж лучше совсем бы голой пошла, чем в такое платье обрядилась. Тьфу, срамота!.. А вон магазин новый, я ещё не была, на обратной сойду, мебель посмотрю. Квартиру обещали к Седьмому. Я в маяках хожу. Дадут! Обставить надо…

Она прожужжала мне все уши. Наконец автобус подъехал к аэровокзалу. Танька тяжело соскочила с подножки, и земной шар, казалось, немножко спружинил под её каблуком.

В порту была летняя толчея. Потные отпускники заняли все скамейки, разлеглись на газонах возле табличек «не ходить», заставили чемоданами площадь и выходы на лётное поле. Можно подумать, что вся Сибирь сорвалась с места и всем «птичьим базаром» ринулась на оккупацию причерноморских курортов.

– Господи, народищу-то! – восхищалась Танька, сверкая быстрыми глазами. – Откуда люди столько денег берут? Это ж на дорогу, в один конец только, надо сколько. Шифоньер можно купить! Вот скататься бы, а, Валерка?

Зарегистрировав билет, мы с Танькой прошли в ресторан. Там было прохладнее, чем на улице, и поговорить удобней. Собственно, говорить нам особо не о чем: так – поболтать.

Танька в ресторане стеснялась, подмигивала мне и строила рожи, когда рослый официант накрывал стол. Мы выпили холодного, со льда, шампанского.