Станислав Китайский - Поле сражения

– Можно и водки, – кивнул Машарин.

Анна Георгиевна сама принесла закуску, поставила на стол графин с водкой и рюмки, чуть плеснула себе.

– Долго что-то Андрея нет… Разве я когда-нибудь думала, что буду жить вот так, Александр Дмитриевич? – Она на мгновение задумалась, потом тряхнула головкой и продолжала уже весело, притворяясь захмелевшей и переходя на хороший французский язык. – Мне этот роман подарил некто Рогов, он служил в Иркутске у Советов, а руководил белой организацией. Вы не были знакомы с ним? Большой умница. Красавец. А характер – кремень! Он нас с Андреем познакомил и поженил, – она рассмеялась, – а потом сюда изгнал. Я не понимала, зачем, и возмущалась. Впрочем, об этом никому не говорила. Я даже рада была, что всё так устроилось… А вот теперь жить хочется. Жить, Александр Дмитриевич. Хочу, чтобы весело было и все были у моих ног! Ну, не все. Некоторые…

Она медленно прошлась по комнате, красивая и манящая, приблизилась к Машарину, прямо посмотрела ему в глаза и сказала, что он ей нравится. Сказала это серьёзно и одновременно лукаво, как умеют только хорошенькие женщины, когда им захочется поиграть безнаказанно с друзьями дома.

– Есть в вас что-то вечное, надёжное, как в памятнике, – улыбнулась она своему сравнению, – такая сдержанная мощь. И еще, не лебезите. Женщины без ума от таких мужчин. Немало вы наших слёз пролили? Сознавайтесь!

– Полноте, Анна Георгиевна, – взмолился Машарин, – вы меня, как мальчика… Я же не Силин, с которым вы, как с котёнком. Расскажите лучше об экспедиции. Я заходил несколько раз, а вас с Андреем всё нет и нет.

– Убегаете от вопроса? – она погрозила пальчиком. – Нехорошо… А поездка была скучной. Дождь. Конь мокрый. У Андрея дела без конца. Даже не постреляли ни разу. Что вы так смотрите? Я умею. Меня отец научил. Он вообще воспитывал меня, как мальчишку. И стрелять, и верхом скакать, и даже драться научил. Мы с ним в карты стреляли, как этот… помните, у Пушкина? Я всегда выигрывала! Хотите, вас обстреляю, хоть вы и боевой офицер?

Её отец, Георгий Нодарович Зуев, был одним из самых удачливых золотопромышленников в Ленском товариществе. За что бы он ни брался, всё ему удавалось. «Чёрту душу продал», – говорил о нём старый Машарин. Как-то он загнал Зуеву отработанный прииск, а тот в первый же месяц взял с него больше трёх пудов металла – жила боковая открылась. Был Зуев человеком ума проницательного, хватки железной, горячий не в меру (сказывалась чеченская кровь: отец его был сослан с Кавказа за разбой и в незаконной связи с девицей Зуевой прижил этого цыганистого дьявола, которому и завещал своё не очень богатое наследство). Но дела Георгий Зуев вёл хоть и рисково будто, а умно. Вина не пил, не курил табаку, но зато утверждали, что все смуглые дети в губернии – его работа. А с женой, как ни бился, кроме вот этой козы, как любовно называл он дочь, никто не родился. Она была единственной наследницей его миллионов, любимицей и тиранкой, не знавшей ни в чём предела и удержу. Перед войной Зуев перебрался на жительство в столицу, бывая на Лене только наездами, во вред делу. Кандидатов в женихи – хоть отбавляй, и не будь революции, бросившей её из-под опеки многочисленных нянек в объятия развращённых войной офицеров, не видать бы её Андрею Черепахину, как свинье Полярной звезды…

– Давайте, когда кончится дождь, пойдём с вами по грибы, – предложила она, продолжая игру, – и закатим по этому поводу бал. С музыкой, с китайскими фонариками, с шампанским! И вы будете моим кавалером. Вы станете говорить мне милые глупости, а я буду делать вид, что верю им и что у меня кружится голова.

– Андрей меня просто по-дружески пристрелит.

– Он будет дирижировать оркестром, если, конечно, сможет раздобыть его. И ничего не заметит.

Лёгкий на помине, в комнату вошёл Черепахин.

– Ну и погодка, – пожаловался он. – В такую погоду пить водку – милое дело.

Он приветливо поздоровался с Машариным и тяжело опустился на диван. Сухие глаза его смотрели тяжело и удовлетворённо – денёк выдался не из лёгких.

– Я тут Александра Дмитриевича по грибы сговариваю, – сказала Анна Георгиевна, – а он упрямится. Всё дела у вас, всё заботы. Не жизнь, а каторга.

– И то, какие тут грибы? – сказал Черепахин. – Пикники будем устраивать потом. Сейчас работы – во! Комиссаров сегодня допрашивал, всё некогда было… Надеются на восстание! Какое к чёрту восстание, когда большевикам каюк! Хотя… это такая зараза, что надежды могут оказаться и не напрасными.

– А что, слышно что-нибудь? – спросила жена.

– Да нет, всё пока спокойно. Под Олёкмой наши истребили такой же отряд комиссаров. Но всех не истребишь. Один останется, и пойдёт всё сызнова. Такой народ. Не хотят понять, что для них масленица кончена. Бунтуют. Нашего правительства не признают. Во многих уездах Советы ещё. Приходится войска посылать на усмирение. Тут только дай слабину, октябрь повторится, как пить дать. Вон у меня сидят только – Станевский, Гольдштат, Черевиченко, сегодня из Знаменки привезли Желокова и Гусева. Каждый батальона стоит. Надо ликвидировать к чертовой матери: в тюрьме уже командовать стали.

Черепахин налил себе водки и единым духом выпил.

– Ликвидировать, скорей всего, не надо, – возразил ему Машарин. – Они очень много знают: остались у них люди, явки, организации по всей губернии. Всё это надо выяснить, чтоб беды не случилось. Надо отправить их в Иркутск, пусть там контрразведка занимается.

– Расстрелять вернее, – сказал Черепахин, хрустя огурцом. – Но, пожалуй, ты прав. Сплавить, и с плеч долой. А вот что с остальными делать, ума не приложу. Обнаглели до крайности. Требуют открытого суда.

– А почему бы тебе и на самом деле не устроить судебного разбирательства? – заметил Машарин. – Это оказало бы большое влияние на народ. Подтвердило бы, что ты не просто временный правитель, а власть, которая соблюдает законы. Не бесчинствует. Тем более что среди твоих заключенных большевиков почти нет. Многие и понятия не имеют о целях революции. Избрали их в этот Совдеп, они и рады были позаседать, поголосовать, а за что, про что – это их меньше всего беспокоило. Повидал я на фронте этих совдеповцев.

– Вот и поставить их к стенке, чтоб не радовались больше.

– А ты подумал, какую реакцию это вызовет среди населения? Так действительно можно вызвать бунт. Народ наш всегда сочувствует страждущим.

Александр Дмитриевич начал рассказывать, как толпа произвела его в убийцы, когда гнали красноармейцев.

Анна Георгиевна извинилась и вышла распорядиться насчёт ужина, а Черепахин слушал и не слушал, пил водку, думая о чём-то своём.

– Да, наверное, так и надо сделать, – сказал он, – пусть их приговорит суд, а не я. Руки не пачкать. А насчёт комиссаров я сделал запрос, ответа жду.