Станислав Китайский - Поле сражения

Венька Седых, назначенный заместителем председателя ревкома по всем гражданским делам, слушал выкрики молча, не меняя серьёзного выражения тяжёлого чёрного лица, только поводя глазами с одного говорившего на другого. Такой поворот дела, когда все сваливалось на ревком, ему не нравился: он знал, что ещё по дороге домой попутчики станут хаять его решения и, хитрые задним умом, напридумывают кучу всяких «если бы» да «как бы» и будут подсмеиваться над его, Венькиной, неизворотливостью. Машарину что? – он хоть и предревкома, а сразу оговорился, что гражданских дел касаться не будет, хватит с него военных, и все согласились с ним. Стунджайтис сосёт погасшую трубочку, время от времени шевеля мундштуком свои голубоватые кудри, как будто окромя причёски его ничего не волнует. Да и то, человек пришлый, ему хоть трава не расти, нацепил трофейную шашку, побрякивает ею под столом, отвоюется и подастся отсюда, а за всё Венька отвечай. Ульянников тоже чувствует себя воякой, сидит прямой, хоть на плечи погоны навешивай, тонкое белое лицо спокойное и властное, глаза следят за машаринским карандашиком, ждут командирского слова, чтобы тут же одобрительно улыбнуться ему. Один только Горлов нервно ёрзает на стуле, будто ему в сиденье гвоздиков понатыкали, свысока, по-птичьи, поглядывает на сникших мужиков, сдерживается, чтобы не крикнуть обидное. Острые глаза округлены, тонкие губы на замке – злой. Ещё в начале заседания Машарин огласил собравшимся решение партийной ячейки, вынесшей Горлову за самовольство с дезертирами строгий выговор и предупреждение, что в случае повторного нарушения революционной дисциплины начальник штаба отряда с должности будет отстранён и предан суду. Это испортило Горлову настроение на целый день.

– Что мы, спать сюда собрались? – наконец не выдержал он. – Ты, товарищ Машарин, веди заседание, коль взялся. Принимай четкие решения. Голосовать надо по каждому пункту.

– Предлагаю закончить сидение, – ответил, поднимаясь над столом, Машарин. – Что время зря тратить? Всё ясно. Товарищи Седых и Ульянников подготовят приказ, завтра разошлём его во все освобождённые волости. За фураж и продовольствие будем платить по установленным здесь ценам, а на одежду и лошадей выдавать гарантийные расписки. Принятые нами решения – о мобилизации, самогонокурении, спекуляции, укрывательстве и так далее тоже будут оформлены приказом на правах закона.

– Верно, – поддержал Машарина Ульянников, назначенный комиссаром отряда. – Приказ, как известно, обсуждению не подлежит.

– Нет, не верно! – возразил Горлов. – Что вы здесь своими приказами козыряете? Надо дать возможность людям высказать свои соображения и сомнения, чтобы каждый отсюда вышел убеждённым, что ему предстоит исполнять не машаринский и не горловский, или чей другой там приказ, а приказ революции. Чтоб шёл он, как после исповеди. А эти офицерские буржуазные замашки затыкать рот надо бросать! Ты, Машарин, тут правильно меня крыл, но уж и сам следи за собой, не нарушай революционной демократии!

– При чём тут демократия? – отмахнулся Машарин.

– То есть как – при чём демократия? – вскинул на него круглые коричневые глаза Горлов. – Ты что, царёк здесь? Люди хотят говорить и пусть говорят!

– Кто хочет высказаться? – обратился к сидевшим Машарин.

Все молча переглянулись. Желающих не было. Все поняли, что между командиром и начальником штаба пробежала чёрная кошка, но кто из них прав, на чью сторону стать – понять было трудно.

Машарин, слегка насупясь, обвёл взглядом комнату, остановился ненадолго на победном лице Горлова, сказал:

– Всё ясно…

– Нет, не всё, – возразил Горлов, поднимаясь и быстрым привычным жестом оправляя амуницию, – не всё ясно!

Не успел он начать речь, как распахнулась дверь, и на пороге остановился запыхавшийся партизан.

– В чём дело? – резко спросил Горлов.

– Обоз… подъезжает… белых.

– Сколько подвод? – сразу другим, весёлым голосом спросил Горлов.

– Дюжины две, господин… товарищ начальник штаба!

– Людей много?

– Не видать ишшо. Далеко.

– Я мигом! – сказал заседавшим Горлов, заговорщицки подмигнул всем сразу и, на ходу натягивая полушубок, выскочил за дверь.

Около коновязи зябко дремал заложенный в лёгкую кошеву мохнатый мерин, отвесив заиндевелую губу, будто собирался подхватить ею свисающую с ноздри сосульку. Горлов с партизаном упали в сани и погнали очумелую скотину на околицу. На ходу мерин выпрямился, стал вроде длиннее и выше ростом, закосил взглядом, пытаясь увидеть кнут, и, не заметив его, пошёл ровной, быстрой иноходью. Встречные обыватели и партизаны останавливались полюбоваться на этот красивый бег, а Горлов грозил им кулаком и кричал убираться с улицы подальше. Люди не понимали, в чём дело, но, напуганные последними событиями, старались скорее укрыться за воротами оград.

На краю посёлка, возле пулемёта, установленного в больших розвальнях, умощенных для сугрева сеном, топтались в ожидании приказа вчерашние солдаты, позасовывав руки в рукава шинелей. Завидев командира, они подтянулись и стали по стойке «смирно».

– Ладно! – махнул рукой Горлов и поднёс к глазам прихваченный машаринский бинокль.

– Вашбродь, щеку-то потрите – прихватило морозом-то!

– Хрен с ней! – весело сказал Горлов, но тут же стал растирать рукавицей примороженную щеку. – Вот что, орлы. Пропустите обоз. И ни гугу! Потом пулемёт разверните на всякий случай. И покажите дорогу в управу. Я их там подожду!

Он ещё раз приложил к глазам бинокль, пересчитал подводы, хотел посчитать людей, но те сидели на санях запорошенными снегом комочками, и лихо вставил бинокль в футляр.

– Ну, смотрите тут! – наказал он дозорным, вскочил в кошеву, круто развернул иноходца и поехал обратно, разгоняя с трактовой улицы попадавшихся людей.

Возле управы уже стояла поднятая по тревоге рота. Горлов с неудовольствием глянул на партизан, – ему хотелось всю операцию провернуть одному, – резко остановил у коновязи иноходца, отбросил небрежно вожжи, выскочил из кошевы и торопливо подошел к строю.

– Кто приказал?

– Командир. В ваше распоряжение, товарищ начальник штаба! – откозырял ротный, бывший командир 4-го взвода.

– Останьтесь со своим взводом, остальных в казарму! – скомандовал Горлов, не заметив, как при словах «со своим взводом» дёрнулся недовольно нос ротного. Однако ротный сдержанно козырнул и выполнил приказание.

Горлов прошёлся перед оставшимся взводом, посмотрел на свои щёгольские, не по погоде сапоги, потом прямо глянул на солдат и улыбнулся, обнажив ряд мелких плотных зубов.

– Сейчас мы возьмём с вами в плен целый обоз, – сказал он и замолчал, ожидая впечатления от этих слов, ожидая удивления или растерянности, но солдаты только с готовностью подтянулись: что же, обоз так обоз. – Банты долой, ленты долой! Когда обоз подойдёт, незаметно окружите его, а по команде возьмете на мушку. Ясно? Разойдись! Всё понятно, товарищ ротный?