Василий Соколов - Крушение

— Иди, приветствую и такое приглашение, — лукаво подмигнул Иван Мартынович. — Только постарайся завтра отыскать нас. Выступишь здесь перед всем рабочим людом.

— Не умею я.

— Ничего, сможешь. За язык не повесят.

Управившись с делами на заводе, Алексей Костров прихватил с собой вещмешок и пошел в поселок.

Вечер был поздний, но снег будто разгонял темноту. Алексей не стал выбирать дорогу, шел наугад по целине, увязая в снегу, не сбиваясь, однако, с тихо мерцающих впереди огоньков. Километра три отмахал легко. На окраине его поджидала Верочка. Она подбежала к нему, взяв с живостью за руки.

— А я‑то ждала.

— Зачем? Я и сам бы нашел. Замерзла? — жалеючи спросил Алексей.

— Немножко, — сказала она и ответно прижалась к взявшему ее под руку Алексею.

Домишко, куда они зашли, был деревянный барак, стылый, насквозь продуваемый ветрами. Тетя Даша, сидя на корточках, раздувала печку–времянку, дрова были сырые и мокро сипели на огне.

— Да вы уж не обессудьте. Дров–то нынче нехватка. Заводы, машины, люди под открытым небом. Только и спасение — костры. Денно и нощно жгут, — устало приподымаясь, заговорила тетя Даша и подала военному шероховатую от сухих мозолей руку. — Верочка, да что ж гость стоит? Подай гостю стул. А раздеваться погодите, — увидев, что военный начал снимать шинель, забеспокоилась хозяйка. — Вот нагреется маленько, соберется тепло, тогда и разденетесь.

Она опять принялась раздувать огонь, переворачивая в печке обгорелые, тлеющие сырые поленья.

— Дрова нынче на вес золота. Всем нужно отопляться, а где их взять, когда такая нужда в кострах, — говорила хозяйка. И когда дрова занялись медленным огнем, она встала и больше уже к печке не склонялась, а все приговаривала извиняющимся голосом: — Вы не обессудьте, что сразу не протопили… Ночи длинные, конда нет, выдует. Приходится топить поздно, чтоб тепло Дольше продержалось.

Тетя Даша вышла с чугунком наружу, вернулась, поставила набитый снегом чугунок на плиту и потом, ни слова не говоря, ушла.

— Она теперь не вернется, — сказала Верочка скорее ради того, чтобы Алексей не смущался постороннего человека.

— А ты здесь не одна? — оглядывая четыре плотно придвинутые друг к другу койки, спросил Алексей.

— Нет, не одна. Со мной подруги. Они тоже не придут, — в ночной смене, — сказала Верочка, вновь давая понять, что они одни и пусть Алексей чувствует себя как дома. Он снял шинель, хотел положить ее у порога, но Верочка переняла с его рук шинель и повесила на приделанную к стене вешалку, на свое пальто.

— Сейчас вода согреется. Попарь ноги. Мы всегда парим, когда приходим с холода. Помогает от простуды, — сказала Верочка и похвалилась: — У нас тут рай. У других хуже…

Комья снега в йугунке подтаяли, плавали сейчас в воде, курившейся паром. Алексей сунул в чугунок палец. И вода, и ледяшки были теплые. Парить ноги, как советовала Верочка, он не захотел, объясняя это тем, что никаких простудных болезней не признает, — разделся по пояс и начал мыться. Верочка сливала ему ковшиком, рука ее почему–то дрожала, и вода плескалась неравномерно, попадая на поясницу. Алексей рад был, что ему сливает Верочка, и в душе хотел, чтобы это блаженство — чувствовать за спиной девушку и принимать от нее внимание и заботу, выражавшиеся хотя бы в том, что она льет теплую воду, — продлилось долго.

— Еще, еще! — говорил он, радостно растирая грудь.

Потом они сели за стол. Верочка в это время очень засмущалась. Лицо ее стало печальным. Ей было горько сознаваться, что живут они на голодном пайке, дают по карточкам чечевицу да горох, мясо бывает редко, лишь по воскресеньям… Но Верочкина неловкость длилась недолго, поскольку Алексей развязал вещмешок и вынул оттуда свиную тушенку, белые сухари, колбасу, намерился было откупорить банку крабов, против чего Верочка запротестовала, сказав, что и так всего вдоволь.

Во фляге у Алексея нашелся спирт. Он развел его наполовину водою и налил в стаканы. Верочка ни в какую не соглашалась пить, но Алексей уговорил ее по случаю приезда пригубить. Выпив глоток, она захлебнулась, отчаянно замахала руками.

Больше она уже не пила, но божилась, что голова у нее подурнела и стала тяжелой. Это было легкое девичье притворство.

Спать ложились поздно. Для Алексея была отведена койка угловая, под самым окном. Верочка, конечно же, не призналась, что это была ее кровать, и легла на подружкиной кровати, возле прихожей. Ни ему, ни ей спать не хотелось. И не говорили.

Темень скрывала все от глаз, зато обнажала чувства.

К полночи барак жеетоко продуло. Суконные одеяла не грели. Алексей начал ворочаться, как бы в ответ ему скрипнула железная сетка-и на Верочкиной кровати.

Темень сближала…

— Лютый у вас холод, — посетовал вслух Алексей. — Холодно. Коети примерзают друг к другу.

— Ой, и не говорите. Я вся иззяблась…

Будто только этих слов и ждал Алексей. В нем(вспыхнуло желание встать и перейти на ее койку. Вспыхнув, это желание не погасло, упрямо стучало в висках, обдавало жаром. Алексей рывком встал, прошел в темноте к окну, сел на ее койку.

— Ой, это вы! — будто спросонья промолвила Верочка. — Темно–то как, — добавила она, отстраняясь и как бы уступая место.

Сам того не сознавая, Алексей приподнял одеяло и втиснулся на кровать, мгновенно притих, чего–то ожидая.

Верочка замерла в молчании, не шевелясь и сжавшись не то от испуга, не то в ознобе, охватившем ее. Алексей почувствовал, что она дрожит. Повернулся к ней, обнял. Верочка будто ждала этого мига и заговорила срывающимся в волнении голосом:

— Это время я много думала… И плакала… Одна, е собою… Ты разлюбил Наташу… Я тут не виновата… Нетнет, не хотела стоять поперек дороги… Сошлись, я только бы порадовалась… Но я… я… Не могу без тебя, Алешка… Помнишь, когда черемуху, куст передала тебе… Как я молила, чтобы ты был жив… Чтоб вернулся…

Алексей начал быстро говорить глухим, прерывающимся голосом, что он ее любит, что рано или поздно все равно должен был сознаться ей в этом, потому что ему нельзя без нее жить. Сказав это, он напряженно потянулся губами к ее горячему, полуоткрытому рту…

Она, не сопротивляясь, зашептала:

— Пожалей… Я девушка… Не надо… — В голосе ее послышалось рыдание. Ничего другого. — только рыдание.

Переборов себя, Алексей оттолкнулся от нее и почувствовал себя вдруг обмякшим и усталым.

В тяжком полумраке зимней ночи Верочка виделась ему робкой, беззащитной, и слышался ее молящий голос…

Сквозь рабочий шум железа Алексей Костров услышал, как парторг цеха инженер Ермолаев уговаривал старого мастера: