Габит Мусрепов - Солдат из Казахстана

Вот к правому флангу нашего нового десанта перебежками подбираются немецкие автоматчики.

— Ракета!

Красной полоской мелькнула она, указывая цель. Три бомбардировщика отделились от стаи стальных птиц и обрушились пикирующими клевками на кучу мышиных шинелей, сбившихся за холмом. В кучке шинелей взметнулась земля, высоко взлетело какое-то рваное тряпье. Еще удары. Еще.

Зенитки стреляют из-за деревни по самолетам. На фоне соседнего кургана мне удалось увидеть мгновенно скользнувшую вспышку. Я стал наблюдать в бинокль и разглядел сверху кучу людей в кустах. Здесь, конечно, и есть зенитная батарея. Здесь!

Ракета, как указывающий палец, ткнула зенитную батарею, скрытую между кустов и деревьев. Бомбардировщики клюнули над этим местом. Там тоже взрывы, взрывы и взрывы.

— Атака! — кричит Володя и нажимает гашетку своего пулемета.

Кинувшиеся было на нас немецкие автоматчики вынуждены снова залечь.

Я ищу новую мишень. Что еще указать самолетам?

«Фердинанды»? Танки? Вон они поползли под деревья. Взять их!

— Ракета!

Авиабомба, сброшенная с той стороны, вызывает потрясающий грохот: верно, взорвана автомашина с боеприпасами для «фердинандов».

Самолеты ушли в глубину полуострова — наверное, бомбить дорогу на подступах к берегу, чтобы не допустить сюда резервы фашистов. Немцы по побережью прижаты к земле. Другие из них смешались, бегут. Десант продвигается ближе к нам, ближе.

Наша атака отличается от немецкой стремительностью броска. Вот наши уже побежали «в штыки».

«Ура» нарастает и близится к нам. Мы видим бегущих наших бойцов, без всяких биноклей узнаем офицеров.

— Ревякин! Ревякин! — кричит Володя, указывая в сторону приближающейся советской атаки.

Немцы вскакивают и бегут мимо нашего кургана.

— Ур-ра! — кричим мы жидкими голосами в ответ.

— Пулеметы! Огонь по фашистам! — командую я, и мы начинаем огнем сверху преследовать убегающих.

Я пускаю ракеты одну за другой вверх.

— Костя, пойдем! Скорее пойдем! Наши уже в траншее… Идем же навстречу! — торопит Володя.

Я пробую встать, но больше уже не могу опереться на ногу.

— Что с тобой? Ранен?

— Ура! — Бойцы обтекают наш холм, занимают на нашем кургане траншею и с ходу открывают разящий огонь против фашистских окопов. С нашей высотки ударил по немцам огонь миномета.

Ревякин стремительно входит в остатки нашего дота и видит нас у гордых обрывков нашего знамени. Он смотрит на нас немного растерянно. Обнимается с каждым. Склонился ко мне.

— Что?

— Нога.

Ревякин еще раз всех осмотрел, взглянул на улыбающиеся, мокрые от слез, измученные, но все же радостные лица. Пересчитал нас глазами.

— Все тут?

— Все, Михаил Иванович… товарищ капитан…

— Все, — негромко повторил он и снял пилотку.

Изо дня в день плацдарм расширялся. Хозяин советской земли с каждым днем становился все тверже на эту площадку. Правда, пока еще освобожденной земли здесь было не очень много, зато с каждым днем мы все крепче и глубже врастали в нее. Теперь уже это было пространство с двумя господствующими высотами, с широким проходом к морю, и дни, когда приходилось ждать, что «подбросят» с воздуха пищу и боеприпасы, теперь миновали.

Легкие самолеты могли уже приземляться на собственной небольшой площадке аэродрома. Десант пополнялся с моря и воздуха.

В глубине кургана, который был нашим первым плацдармом, построена цепь блиндажей и укрытий — целый подземный квартал: штабы, госпиталь, электростанция, склады боепитания, даже газета.

В нашей госпитальной комнате семеро раненых. Жарко. Душный запах лекарств, тусклый свет «лилипутской» лампочки. Правда, нас развлекает здесь радио. Из редакции провели к нам наушники, и мы слушаем целыми днями Москву… Москву!

Сводки, приказы, концерты…

Я прозевал и не слышал утром по радио важного для меня известия. Говорят, что я проспал его. Теперь в сотый, может быть, раз я перечитывал его в газете.

Список двадцати человек по алфавиту начинается с Абдулаева Самеда.

Я знаю уже наизусть все от слова до слова и по порядку могу перечислить все двадцать имен, кому присвоено звание Героя Советского Союза. Но как только газета, лежащая рядом со мной, попадает мне на глаза, я еще и еще раз перечитываю все от начала до конца.

Взгляд подолгу останавливается на имени Самеда, белозубого весельчака, с которым легче воевалось, на имени капитана Мирошника. Он доверял нашей юности трудные и ответственные задания. Он не опекал нас и не страшился за нас. Он верил, что мы все осилим. Имя Пети волнует особо. Когда я сказал, что к моменту взятия Берлина он будет Героем Советского Союза, как он тогда присвистнул! А в это самое время он уже был Героем, хотя сам себя не считал достойным такого звания. Егорушка, Федя Горин…

Мои дорогие друзья Володя и Вася, конечно, тоже рядом со мной в этом списке. С Володей я даже стою на соседнем месте по порядку алфавита.

Ревякин сказал нам, что Сережа вернулся благополучно на берег и лечится где-то в ближайшем тылу; если бы он был с нами в этом десанте, он, конечно, не меньше других заслужил бы наше высокое звание…

— Готовьтесь к отправке, — сказал мне сегодня наш доктор, майор медицинской службы.

Я просил оставить меня здесь до выздоровления. Он помрачнел.

— Не шутите такими вещами, — остановил он меня. — Я скажу вам прямо, что положение очень серьезное. Возможно, что вам придется отнять ногу. Я сам не могу решить окончательно. Вас отправят в тыл к хорошим хирургам…

Придется уехать. Как знать, удастся ли снова попасть в свою часть? Ребята меня утешают: они говорят, что Героя Советского Союза пошлют туда, куда он попросится. Вася с Володей, конечно, дойдут до Берлина. А где буду я в этот день? Неужели на костылях, без ноги?

— Я ногу отрезать не дам. Мне ноги нужны, чтобы маршировать по Берлину, — ответил я доктору.

— Там видно будет. Посмотрят, решат. Зря никто не отрежет. Если можно оставить, оставят.

— Ни за что не давай, — говорит Володя. — Ноги тогда хороши, когда в паре.

А Ревякин, который теперь командует нашей ротой, тот просто в порядке приказа мне так и сказал:

— Ты выбрось из головы ампутацию. Чепуха! На Одере нас нагонишь. Смотри, на Шпрее уже не приму тебя в роту!

Только Вася говорит со мной по-другому. Он видит фронт и в тылу, и даже после войны.

— Не спеши, поправляйся, — сказал он мне. — Поправишься — знаешь, как будешь нужен повсюду! Сколько рабочих рук и голов будет нужно! Учиться придется, конечно… Всем нужно учиться.

Вася хочет незаметно подсунуть мне утешение, если хирурги все-таки оставят меня без ноги. Он рассказал мне, как будет рада моя мать, что у нее сын — Герой, описал даже встречу с ней, а сам между тем незаметно перескочил на свою любимую тему. Усиленно посасывая цигарку и кутаясь в сизый дымок, он намекает, что я могу попасть в госпиталь снова в Караганду.