Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

— Любовь, мне кажется, это такое чувство… Ну, как магнит — притягивает человека и уже ни за что не отпустит. Всего берет в плен со всеми потрохами. Ну, например, всякий, кто хорошо знает тебя, может вместе со мной сказать, что ты сегодня очень возбужден, взволнован…

— Вы хотите сказать, что это от любви? — поспешил Давлят прервать старшину.

Егоров улыбнулся.

— Нет, я хочу сказать, что любовь — как нежданная весть: то ли осчастливит, то ли опечалит…

На этот раз старшину остановил сигнал отбоя. Но когда он отзвучал, Егоров наклонился к Давляту и зашептал в самое ухо:

— Если этот магнит притянул и тебя, ты не бойся, браток. Главное, чтоб тебе отвечали взаимностью, в этом вся соль…

Он ушел, не забыв пожелать спокойной ночи. Давлят, однако, долго не мог заснуть. Он лежал с открытыми глазами, все думал о том, что если «в этом вся соль», то он и вправду самый счастливый человек на земле, так как Наташа относится к нему прекрасно и тоже… да, да, тоже влюблена, им очень хорошо вдвоем! Когда он спросил ее о своих школьных товарищах, она сказала: «Девчонки помнят тебя» — и не просто сказала, а чуть сердито и ревниво, будто выговаривая, и сразу перевела разговор. Она не умеет скрывать свои чувства, прямая и честная, необыкновенно умная, милая, хорошая…

Так и уснул Давлят с блаженной улыбкой на лице и видел во сне смеющуюся Наташу, с которой ему было легко и прекрасно.

Вечером следующего дня она возвращалась с отцом в Сталинабад. Они ходили втроем по перрону, мокрому от прошумевшего весеннего ливня.

— В следующий раз возьмите и тетю Оксану, — сказал Давлят Максиму Макаровичу.

— Ну, до следующего раза сам успеешь побывать на летних каникулах, — ответил Максим Макарович.

— У нас не бывает каникул, летом поедем в лагеря, — с легким вздохом произнес Давлят.

Наташа, засмеявшись, шутливо укорила отца тем, что не знает распорядка военной жизни.

— А еще служил в Красной Армии…

— Мы солдатами были, не курсантами, — ответил Максим Макарович, и Давлят услышал в его голосе те же сердитые, ревнивые нотки, которые прозвучали в тоне Наташи, когда сказала о школьных девчатах.

Да, Наташа в отца… характером, а красотой в мать.

Давлят попытался вспомнить стихи, в которых девушки сравниваются с розами и другими прекрасными цветами, но в голове опять зазвучала та песенка:

Давлят взглянул на Наташу. Она улыбнулась ему. «Мы с тобой хорошо понимаем друг друга, и я жалею, что надо расставаться, но у нас с тобой все впереди, будут новые радостные встречи, ты только чаще пиши», — сказала Наташа этой улыбкой, и Давлят, отвечая ей, негромко произнес:

— Я буду часто писать…

— Непременно пиши, не меньше, чем раз в неделю, — сказал Максим Макарович. — Мы все очень ждем твоих писем.

— Буду часто писать, — повторил Давлят.

Дали третий звонок, они поспешили к вагону. До отхода поезда осталось пять минут.

— Прошу подняться, не мешайте, граждане, — сердито проговорил проводник.

Крепко обнявшись и расцеловавшись с Максимом Макаровичем, Давлят повернулся к Наташе, протянул ей руку. Наташа порывисто сжала ее и, подавшись вперед, коснулась губами губ Давлята.

Протяжно загудел паровоз. Давлята кто-то толкнул — он не почувствовал этого. Стоял ошеломленный, красный, как кумач, и пришел в себя только тогда, когда, лязгая буферами, вагон тронулся с места. Максим Макарович и Наташа махали из-за плеча сердитого проводника. Давлят тоже поднял руку, сделал несколько шагов по ходу поезда и, остановившись, прикоснулся кончиками пальцев к губам. О, каким жгучим и сладким был первый поцелуй любимой!..

Синим майским вечером, возвращаясь с работы домой, Максим Макарович повстречал своего старого товарища по оружию Мансура Мардонова. Это был тот самый учитель Мардонов, с которым Мочалов и Султан Сафоев, покойный отец Давлята, сражались в одном добровольческом отряде против банд Ибрагим-бека.

На взгляд Мочалова, Мардонов и теперь выглядел молодцом. Правда, его кудрявые волосы изрядно поредели, и в них, как и в бороде и в усах, появилась обильная седина. Но тем не менее он по-прежнему был подтянут и строен, без брюшка, не сутулился, и глаза его смотрели весело, с тем живым огоньком, который присущ людям жизнерадостным и обаятельным.

— Знакомьтесь, товарищ Мочалов, — сказал он и представил своего спутника, мужчину среднего роста с серьезным, умным лицом и коротко, «по-кавказски», подстриженными усами и бородкой: — Ответсекретарь нашего райисполкома усто Шакир Шодмонов.

— Если не ошибаюсь, товарищ работал в исполкоме с нашим комиссаром Султаном Сафоевым? — сказал Максим Макарович, пожимая руку усто Шакира.

— Правильно! — подтвердил Мардонов.

Усто Шакир переложил тяжелую папку с бумагами и газетами из левой руки в правую и, тронув бородку, не меняя выражения лица, проговорил:

— Мы с вами встречались в госпитале, у постели Сафоева.

— Да, да, теперь вспомнил, — поспешно вымолвил Максим Макарович и вздохнул: — Шесть лет прошло…

Вздохнул и Мардонов.

— И семья пошла прахом, — сказал он.

— Как так? — машинально спросил Максим Макарович.

— Сын пропал, жена умерла…

— Умерла?! Когда? Кто сказал?! — воскликнул Максим Макарович, настолько пораженный этим известием, что все остальное разом вылетело из головы.

— Мы сами узнали час или два назад, — ответил ему вместо Мардонова усто Шакир. — Сказал ее муж, Шо-Карим.

— Где он?

— В ресторане видели…

— Нет, не укладывается в голове, — развел руками Максим Макарович после недолгого молчания. — Относительно Давлята, так он жив-здоров…

— Жив? — в один голос вскрикнули собеседники, заставив обернуться многих прохожих.

— Вы это точно знаете? — спросил усто Шакир, нахмурившись.

— Ну конечно! — ответил Максим Макарович.

Он предложил пройти в горсад и здесь в одной из парковых чайхан, сидя на широкой деревянной тахте, застеленной красным ковром, рассказал Мардонову и усто Шакиру о судьбе Давлята, а они в свою очередь о встрече с Шо-Каримом в ресторане, куда зашли перекусить после трудного, проведенного в хождениях по столичным учреждениям дня.

…За ресторанным столиком в дальнем углу, рядом с пышнотелой, румяной, с густо насурьмленными бровями женщиной в ярком, ало-зеленом атласном платье и шитой золотом тюбетейке, сидел мужчина с хмельными глазами, в расстегнутой на груди белой рубахе.

— Где-то я видел его, — сказал Мардонов усто Шакиру, когда они сели за соседний, единственно свободный столик напротив этой парочки.

Усто Шакир взглянул и сразу узнал.

— Это Шо-Карим, двоюродный брат Султана Сафоева, — сказал он.