Михаил Лобачев - Дорогой отцов [Роман]

Алеша зарыдал. Рыдал горько; рыдал на всю квартиру, на весь пустой, осиротевший дом. И никто не слышал его рыданий. Лишь ветер в расщелинах выпевал унылую песню да в таинственном шелесте рваной бумаги слышалось что-то грустное и печальное. Где-то совсем недалеко стреляли из автоматов, и пули, свистя, изредка стукались о железную крышу. Алеша ничего не слышал и не мог слышать. Карандаш выпал из рук, глухо стукнулся о настольное стекло, бумага размокла от слез. Он все рыдал. Но вот плач стал тише и глуше. Алеша умолк.

Очнулся он в разгар воздушного боя. Раскрыв глаза, он увидел нечто ужасное. Комната была в дыму. С потолка упал раскаленный уголек. Огонь уже прожег потолок квартиры. Алеша выбежал на балкон. Вокруг дома и далеко от него горели сотни зажигалок. На противоположной улице пылали двухэтажные разбитые домики. Густо сброшенные бомбы, казалось, подожгли все в округе, даже землю и камни.

Алеша взглянул на крышу своего дома. Она была в дыму, ее лизали языки пламени. Алеша вбежал в комнату. Там уже на полу валялись угли и пламя заплескивало входную дверь. Алеша сорвал сумку с гвоздя и выбежал на балкон. Квартира уже занялась. Он глянул на крышу — она уже гремела от жары.

Алеша сбросил сумку с балкона, глянул вниз: прыгать — безумие, но и войти в квартиру опасно. Он перелез через решетку балкона и, уцепившись за железные прутья, начал спускаться на второй этаж. Ноги его повисли в воздухе, но достать до решетки нижнего балкона не могли. Он увидел веревку, на которой мать развешивала белье. «Теперь спасусь», — подумал он. И, напрягая все свои силы, подтянулся на свой балкон. Накинув на голову старый дерюжный половик, Алеша сквозь дым и пламя проскочил комнату и выбежал на лестницу.

А в этот час гитлеровцы уже просачивались к вокзалу. Павел Васильевич не мог точно знать, кто именно стреляет, но стрельба приближалась к центральной площади. Он спустился в подвал, и, отозвав фельдшерицу в сторону, по секрету сказал:

— Веди людей к переправе. Немцы близко.

Павел Васильевич, кроме сыновней двустволки и патронташа, набитого патронами, ничего не взял из своих домашних вещей. Без всякой боли и жалости он оставил все нажитое за долгие годы. «Сергей наживет себе. А нам зачем? Да и о тряпках ли теперь думать?» Он взял еще чугунок, две столовые ложки и кружку. Положив Лексевну около выхода из подвала, Павел Васильевич с чайником отправился за водой.

— Неужели к Волге прорвались? — все не верилось Павлу Васильевичу.

За водой пошел в балку речки Царицы. Из-за угла сгоревшего здания глянул на широкое дно размытого оврага и тотчас увидел немцев, перебегающих по южному склону балки. А советские бойцы, окопавшись в северном склоне оврага, вели частый огонь по наступающему врагу.

На ослабленный полк, в составе которого сражалась рота Лебедева, наступали свежие немецкие части. Под Сталинградом танки уже не могли быть тараном (их расстреливали), и роль пробивного клина выполняла авиация.

Командиру авиационной истребительной дивизии полковнику Красноюрченко было приказано сорвать прицельное бомбометание противника. Его дивизия дралась в беспримерно тяжелых условиях. Многие ее аэродромы были уже захвачены противником. С тех пор как противник форсировал Дон и наши войска вынужденно отошли к Сталинграду, полки дивизии кочевали с одного аэродрома на другой, с одной базы на другую. И не раз случалось так, что пилоты, поднявшись с одного аэродрома, в воздухе получали приказание садиться на аэродром другого авиационного полка.

Вражеская авиация бомбила важнейшие коммуникации наших войск, обстреливала подходящие к фронту пополнения. Пилоты дивизии Красноюрченко завертывали в газеты хлеб и колбасу, садились в машины, поднимались в воздух. Истребители бросались один против трех, вели бой лобовыми атаками, открывали огонь с максимально близкого расстояния. Потери людей пополнялись молодыми, необстрелянными летчиками. Полковник Красноюрченко приказывал командирам полков учить людей бою в воздухе и на земле. Он ежечасно держал связь по рации с командирами полков и, спрашивая их, как выполнена заданная операция, ставил новые, более трудные задачи. Воздушная обстановка с каждым днем усложнялась, перевес в самолетах по-прежнему оставался на стороне противника. Оттого все чаще поднимались с аэродромов и все дольше находились в воздухе советские соколы. Командир авиационного полка майор Каменщиков по два-три раза в день водил в бой эскадрильи. Красноюрченко предупреждал его:

— Знаю, что вы отличный истребитель, но вы забываете, что за провал операции полка одним-двумя лично сбитыми самолетами не отчитаетесь. Напоминаю: вы командир полка, не забывайте о своих обязанностях.

— Так точно, товарищ полковник. Я учту ваше замечание.

— Не учитывать, а выполнять требую.

— Так точно, товарищ полковник. Но обстановка может сложиться так, что…

— На то вы и командир полка, чтобы действовать сообразно обстановке. Но знайте: обстановку эту я лично проверю.

— Есть, товарищ полковник.

— Возлагаю на ваш полк охрану переправы через реку Ахтубу. Возьмите под защиту заводские переправы. Вы поняли меня?

Спустя полчаса майор Каменщиков повел в бой девятку истребителей — обстановка потребовала его личного участия в бою. «Юнкерсы» под прикрытием «мессеров» бомбили важную высоту, которая прикрывала подступы к центру города.

Ударная группа из четырех Як-1 атаковала бомбардировщики. Бой продолжался невероятно долго. Каменщиков и на этот раз сбил немецкий самолет.

Действия истребителей майора Каменщикова значительно облегчили положение советской части, в составе которой дралась рота Лебедева, позволили задержать противника на важной высоте, но все же положение ослабленного полка оставалось тяжелым. Со стороны казалось, что в полосе боя вся земля разворочена, размолота, и никаких солдат там быть не могло. Противник кидался на измотанные и обескровленный батальоны с дикой яростью, но все было напрасно — рубеж был неприступен. Тогда противник вновь пошел в атаку. В одну из таких минут Лебедев сам поднял своих бойцов в штыковой бой.

Рядовой Уралец не знал, как он поведет себя в рукопашной, но когда перед ним показались враги, он стал их беспощадно колоть. И никогда он не был так силен, как в этот час. Он не ждал, когда на него нападут, он сам успевал первым наносить удары. Полк с занимаемых позиций не отступил. Тогда противник навалился танками.

В роте Лебедева оставалось немногим более взвода бойцов. Они вступили в неравный бой. Со стороны временами казалось, что уже все потеряно, люди перебиты и защищать позиции некому. Но во всякую такую минуту будто из-под земли выскакивали бойцы и забрасывали танки гранатами. Лебедев, руководя боем, переходил с позиции на позицию. За ним неотступно следовал сержант Кочетов. И там, где надо было сбить спесь с немецких автоматчиков, в дело вступал Кочетов со своим пулеметом. Он занимал новую позицию и с ожесточенным бесстрашием скашивал очумевших от ярости врагов. Кочетов никогда не подводил лейтенанта. Лебедев, наблюдая и руководя боем, вдруг взволнованно вскрикнул: