Вячеслав Кондратьев - На поле овсянниковском [Повести. Рассказы]

Учительница она, оказывается… А давно ли Борька учеником был? И как стыдно было бы, не удержись он ночью… И то, что одна она тут, беспомощная и беззащитная, всколыхнуло в Борькиной душе другие чувства, хорошие, и предложил он сразу ей чего-нибудь по дому сделать — дров нарубить или еще что…

Но когда рубил с остервенением поленья, мысли о женщине не уходили, а, наоборот, все больше лепились вокруг нее, все больше манила она к себе — и запахом духов, и улыбкой какой-то печальной и загадочной, будто знает она что-то особенное. Всем волновала она его, а все потому, наверное, что не ожидал он никак в заброшенной ржевской деревеньке встретить такую, не деревенскую, не обычную…

А к вечеру оказался Борька окончательно влюбленным, пребывал в каком-то сладком тумане и глядел на женщину преданными собачьими глазами, а когда она подошла к нему, положила опять руку и сказала: «Вот мы и стали настоящими друзьями, Боря», его залила волна такой необыкновенной нежности, какой никогда не испытывал ни к Любе, ни к кому другому. Но к радостности этого ощущения примешивалось и другое, горькое, — он понял, как невозможно трудно будет уходить ему теперь отсюда, что совсем некстати вспыхнуло в нем это чувство, которое неизбежно будет мешать ему в главном — дойти до своих.

— Позавчера был Новый год, Боря. Я была одна, и мне не хотелось его отмечать. Давай сегодня встретим его. У меня есть кое-что…

И она поставила на стол вареную картошку, немного сала и — что удивило Борьку — банку немецких консервов. Раскрыл он было рот спросить — откуда, да постеснялся. Она заметила его удивление, но ничего не объяснила, а налила ему в стакан спирта из того же пузырька и себе немного…

— За Новый год, Боря… Пусть будет он лучшим, чем прошлый.

— За победу, Ольга Андреевна.

— Разумеется, Боря… Раз такие мальчики, как ты, — она погладила его по голове, — не потеряли мужества, она придет непременно.

Они чокнулись, выпили… Но разговор не клеился. Ольга Андреевна сидела какая-то очень сосредоточенная и, как казалось Борьке, все время прислушивалась. Была вся в себе, в своих мыслях, которыми не находила нужным с Борькой делиться… И Борька, понимая это, был скован… Грустно было, и посидели они недолго…

Когда он лег в постель, она, как и вчера, подошла, подоткнула одеяло, провела рукой по голове… Борька не выдержал, прижал ее руку к губам. Она долго не отнимала ее, потом отняла, сказав:

— Глупенький… Спи.

Но Борька заснул не сразу… Он ощущал на своих губах тепло ее руки, горьковатый запах духов, у него чуть кружилась голова, а в сердце ныла сладкая боль… И все же, засыпая, он твердо решил уходить на днях. Обязательно уходить.

Проснулся он от приглушенного разговора в сенях. Он не мог разобрать, о чем говорили, но один голос был Ольги Андреевны, другой мужской…

Он быстро нашарил брюки, надел, сунул ноги в сапоги и, взявши топор, лежащий под кроватью, неслышными шагами подошел к двери. Отсюда он услышал:

— Уходи. Ради бога, уходи, Дима…

— Хорошо, Оля… Сейчас я уеду, но… Оля, я хочу, чтоб ты поняла меня. Поняла. У меня не было выхода.

— А у этого мальчика был выход? Не говори мне ничего. Уходи.

— Прощай, Оля…

Потом услышал Борька, как хлопнула дверь. Он бросился к окну. Там стояли сани, и он увидел ладную фигуру в венгерке… Неужели он? Переводчик тот, который допрашивал его в первый раз? Похоже, что он…

Вошла Ольга Андреевна… Борька метнулся от окна, остановился. Она подошла к столу, села, охватив голову руками, и замерла.

За окнами раздалось негромкое «но-о», лошадиное ржанье и скрип полозьев… Борька подошел к Ольге Андреевне.

— Мне уходить? — спросил он тихо.

— Нет, нет, Боря, — вздрогнув и подняв голову, поспешно сказала она.

— Нет, наверно, мне надо уходить… — сказал Борька после недолгого молчания. — Вы сказали про меня?

Она протянула руку к пачке сигарет на столе, зажгла спичку, прикурила.

— Да, сказала… Но ты не уходи, Боря… До такого, надеюсь, он еще не дошел.

— А если?.. — Борька закурил тоже.

— Нет, нет, — быстро зашептала она.

Борьке хотелось верить ей и страшно не хотелось уходить сейчас в темную, холодную ночь, и он, подойдя к постели, присел.

— Нет, нет… — повторила Ольга Андреевна и поднялась.

Борька прилег, но спать не мог. Так и лежал одетый, прислушиваясь к каждому шороху, сжимая топорище взятого в постель топора. И ушел бы на другое утро, если б не чувствовал себя разбитым и слабым после событий этой ночи.

Ольга Андреевна весь день ходила бледная, подурневшая, с распухшими глазами, и Борьке было жалко ее до невозможности, хотя что-то и обрубилось той ночью. Чтоб занять себя чем-то, мастерил он себе нож из старой, заржавленной косы. Отпустил на огне сломанное основание, пробил две дырки и приладил деревянную ручку. Потом шил ножны из какого-то куска кожи.

За ужином они почти не говорили, а когда поднялись из-за стола, Ольга Андреевна подошла к нему, погладила по небритой щеке и сказала:

— Умница мальчик, что ни о чем не расспрашиваешь… Тебе все равно не понять.

И опять пахнуло горьковатыми духами, и замер Борька… Понимал он, что коснулся краем большой человеческой трагедии, разобраться в которой ему пока не под силу, и потому, ничего не сказав, взял ее руку в свою и тихонько пожал… Завтра утром он уйдет, и никогда больше не увидеть ему эту женщину, никогда не услышать ее печальный низковатый голос, никогда не прижаться к тонкой руке…

На другой день, рано утром, еще темно было, стал Борька собираться в путь-дорогу. Ольга Андреевна положила ему в котомку картошки вареной, сала кусочек и хлеба немного. Присели они по русскому обычаю, помолчали, и, видимо, такими глазами смотрел на нее Борька, что она, улыбнувшись растроганно, спросила:

— Будешь вспоминать меня, Боря?

— Всю жизнь! — выпалил Борька.

Она улыбнулась, поглядела на него внимательно и сказала просто:

— Подойди, я поцелую тебя.

У Борьки провалилось сердце куда-то, и он, неуклюже громыхая сапогами, подошел к ней. Она взяла его голову, наклонила к себе и поцеловала в губы коротким, но крепким поцелуем.

— Иди, мальчик… Желаю тебе добраться до своих и… остаться живым на этой войне. Иди. — Она легко оттолкнула его от себя, на глазах блестели слезы. Накинув пальто, она вышла вместе с Борькой из дома.

Идя по деревне, он часто оборачивался и видел ее — маленькую, хрупкую, махавшую ему рукой. Вскоре дорога сворачивала влево, и он долго стоял перед поворотом. И была секунда, когда он чуть было не повернул обратно. Уже напряглись ноги… Но он знал: если побежит, если вернется, то уже не найдет в себе сил оторваться от нее…

Махнув последний раз рукой, он шагнул за поворот и вступил в лес. И стало сразу будто холодней, словно перешагнул какую-то границу… Ольги Андреевны было уже не видать.