Вячеслав Кондратьев - На поле овсянниковском [Повести. Рассказы]

На проселке еще виднелись санные следы побывавших в деревне немцев, а по ним более свежий — от саней того, кто приезжал к Ольге Андреевне. Борька шел уверенно, зная, что эта дорога выведет на большак, который надо пересечь незаметно за Бахмутовом, а оттуда выйти к Волге. По ней, по родимой, и идти ему вверх, к Селижарову. Там фронт гремит.

Как ни тяжело было Борьке уходить отсюда, но знал он: останься он, покоя не будет. Какое он себе оправдание может найти? Никакого! А сейчас действует он, идет к своим и вроде продолжает войну с немцами — кто кого.

И с каждым шагом уходила от него расслабленность. С каждым шагом становился он настороженнее, напряженнее.

На прямых участках пути шел смело, а на изгибах отходил в сторону, в лес и прятался за деревьями. И выходил, только когда убеждался, что за поворотом никого нет.

Приближение дороги определил Борька по шуму машин и свернул с проселка вправо в лес. Так по нему и побрел — вдоль большака, метрах в ста от него, иногда видя его сквозь деревья, иногда только слыша. Никакой пробитой тропки, конечно, не было, и шел он по глубокому снегу и больше трех километров за час не проходил. И устал скоро.

Для отдыха забирался далеко в глубь леса, чтоб дымок от костра с большака было не видать, да и разжигал его махонький — только руки погреть и портянки просушить. А это тоже лишние километры.

Судя по времени, верст десять он прошел уже, но Бахмутова этого все было не видать, и лес непроглядный, никакого просвета впереди.

Надо бы на тракт выйти и осмотреться, но что-то очень не хочется Борьке туда выходить, но так по лесу можно до ночи бродить.

Вышел он к дороге, но в неудачном месте, к повороту — ни в ту, ни в другую сторону прогляда нет. Пришлось пройти дальше, но не по тракту, а по сугробам опять, и защемило вдруг сердце — может, зря все-таки он так рано от Ольги Андреевны ушел? Ни отдыху себе настоящего не дал, ни ноги в порядок не привел. А потому и усталость навалилась без времени и напора настоящего не ощущается, но не поворачивать же обратно.

Выйдя опять к большаку, осмотрелся Борька — никого вроде. Чтобы даль направо проглядеть, лучше бы на другую сторону дороги перебраться. Метнулся через наезженное, и верно, с той обочины хорошо видно, и строения какие-то чернеют, — наверное, Бахмутово это и есть. И тут решил он хоть с полкилометра по утоптаному пройти, тем более смеркаться стало, машин пока не видать, да и услышит он их издалека, успеет в лес шмыгнуть.

Перешел на правую обочину, огляделся по сторонам и пошел. Совсем другое дело по дороге-то идти. Прибавился сразу шаг, ходко пошлось. Правда, лес начинал от тракта отходить, но, думал Борька, пройду еще немного, уж больно по сугробам тяжело было, а потом сверну, но не свернул…

— Хальт! — резануло, как кнутом, за спиной.

Вначале и не поверил: только минуту назад оглядывался — и никого не было. Обернулся — шла рысью на него подвода. Правил лошадью кто-то в шинели красноармейской, а сбоку немец сидел и целился из винтовки в Борьку.

Прыгнул он в кювет, провалился в снег, тут и выстрел раздался. Рванул из кювета, запетлял по снегу, а подвода тут как тут уже…

— Не беги, убьют же, — по-русски голос раздался.

Вспомнил Борька, как стреляют немцы, и представил себя на этом снегу убитым и… остановился.

— Комм, комм, — приказал немец, рукой подзывая.

Повернулся Борька и стал выходить на дорогу, лихорадочно соображая, что немцу отвечать. В лагере никаких меток на его одежде не проставили, значит, о лагере ни слова, врать надо что-то…

Подошел вплотную. Немец с саней слез, обхлопал его по телу, определил, что оружия у Борьки нету, кроме ножа, который на виду у пояса и который он из ножен вынул, осмотрел насмешливо и выбросил в снег, котомку Борькину пощупал, но отбирать не стал.

— Кто такой? — спросил тот, в нашей шинели.

— Разве не видишь? Человек.

— Куда топаешь?

— Домой.

— Ври, да не завирайся.

— Ей-богу, домой. Из Хмелевки я, — сказал Борька название деревни, о которой дед говорил.

— Садись, подвезем, — сказал парень в шинели и улыбнулся.

— Куда?

— Куда надо, туда и подвезем. Не вздумай тикать. Этот папаша стреляет что надо. Верно, фатер? Гут шиссен?

— Яволь, — осклабился немец.

Делать нечего, примостился Борька в сани, а самого такая злость на себя разбирает: какую промашку дал, дурень, слов нету.

Немец стал спрашивать того парня по-своему, тот отвечал, мешая немецкие слова с русскими. Понял Борька: о нем разговор.

— Но-о, родимая, — хлестнул парень лошадь, и тронулись они.

— Куда везете-то? — спросил Борька. — Я и вправду домой тороплюсь.

— Ну, дома-то тебе не видать, но насчет него шпарь, когда спрашивать будут. Понял?

— Понял.

— Куда подъезжаем сейчас? Скажи, ежели местный.

— В Бахмутово вроде…

— Угадал.

— Чего угадывать, — осмелел Борька. — Я его не раз проезжал, когда во Ржев ездил. Дом там есть каменный, двухэтажный, — продолжил он, вспомнив рассказы деда.

— Верно. Значит, не врал?

— Зачем?

Немец буркнул что-то, из чего только «генуг» Борька понял, а парень сразу «гут, гут» и замолк.

Совсем скоро въехали они в Бахмутово, повернули в середине села влево и оказались как раз у того дома двухэтажного, о котором и говорил Борька со слов старика. Но был он огорожен проволочным забором, и двое немцев вооруженных по двору ходили: знать, караульные. Один из них ворота открыл, пропустил их. Ездовой стал лошадь распрягать, а немец, скомандовав «комм», повел Борьку вокруг дома. Обойдя его, подошли они к какой-то двери, железом обитой, немец открыл ее и подтолкнул Борьку. Вниз ступени шли. Темно, хоть глаз выколи. Спустившись, пошарил немец рукой, чиркнул зажигалкой и прижег фитилек в гильзе, что стояла слева на табурете. Увидел Борька огромный амбарный замок, который немец, кряхтя, стал открывать. Долго ключом ворочал и про себя что-то бормотал, небось обругивал замок этот старинный. Распахнул дверь и втолкнул Борьку в довольно большое помещение. Там тоже коптилка горела, и разглядел Борька печку железную, нары настоящие, а на них — кто сидел, кто лежал — людей больше десятка. Выглядели они ничего, особых доходяг не заметно. Небритые, конечно, но с теми, кого во ржевском лагере видел, не сравнить. И покуривали почти все. На Борьку глянули без особого интереса, но все-таки вроде ожидали, что он скажет.

— Домой шел и наткнулся на фрица вашего, — не стал Борька менять легенды. — Как тут?

— Ничего. Работаем. Дорогу чистим.

— Тепло у вас, — протянул Борька руки к печурке.

— Топим, потому и тепло.

«Что-то не очень они словоохотливы», — подумал Борька и вынул сигарету. Нагнувшись к печке, взял уголек, прикурил.

— Богат, что ли, куревом? — спросил кто-то.