Вячеслав Кондратьев - На поле овсянниковском [Повести. Рассказы]

— Есть малость. — Пачку Борька не вытащил, а только несколько сигаретин и предложил. Взяли. Закурили. — Место-то найдется? — спросил он.

— Найдется. Только тюфяка тебе не приготовили, — усмехнулся один из пожилых.

— Вы и тюфяки имеете? — удивился Борька.

— Это все Петька…

— Что за Петька?

— Ездовой наш… Сам устроился, ну и нас не забывает.

Понял Борька, что о том парне речь, который лошадью правил. Начал он пока разуваться, портянки у печки разложил, осмотрел пальцы своих ног — раздутые, красные, — опять прихватило. Да, поспешил Борька в дорогу пуститься, денька бы два погодить…

Вскоре замок заскрипел, отворилась дверь, и вошел Петька этот, а с ним немец. Немец их всех оглядел, пробурчал что-то вроде «орднунг», «орднунг» и вышел. Петька веселым выглядел, а когда заговорил, пахнуло самогонным духом.

— Ноги, что ли, у тебя помороженные? — спросил он Борьку.

— Как видишь.

— Как ты нас проворонил? Да, и я тебя увидел только, когда немец крикнул, а то бы гикнул на лошадь…

— Чего теперь… — махнул рукой Борька.

— Здесь жить можно, — заявил Петька. — Только от работы не отлынивать.

— А что здесь?

— Дорожная часть. Завтра тебя офицер ихний допросит и, думаю, оставит. Народ нам нужен. Отойдем-ка, — отвел его Петька в сторону. — Теперь расскажи, что нового знаешь? Только не греми.

— Наступают наши под Москвой, — шепотом начал Борька.

— Врешь!

— И драпает немец дай бог как.

— Быть не может. Ты об этом никому! Мне можно. Понял?

— Понял.

— Значит, повернулась война, говоришь? — вздохнул Петька.

— Еще как повернулась. К лету шуганем немцев до границы.

— Не верю, — покачал головой Петька. — Ты когда воевать начал?

— С ноября. В начале оборонялись, отступили немного, а потом как дали. Пятого декабря начали.

— А как ты тут очутился? Не бойся, мне можно.

— Понимаешь, вклинились мы глубоко, а по бокам немцы. Нас человек несколько отбилось от части, отстали ночью. Стали догонять, заплутались, и, глядь, немцы кругом. Ну, кто куда. А я решил домой податься, там наших и дожидать, — врал Борька вдохновенно.

— Дезертир ты вроде получается?

— Ну, какой дезертир…

— Это ты нашим потом доказывай, мне нечего. Вот, значит, как дело повертывается, — задумчиво произнес Петька. — А я с самой Прибалтики отступал. Такая сила их перла, что они даже на нас внимания не обращали. Мы по шоссейке идем с оружием, а они мимо на танках прут и словно нас не замечают с нашими винтовочками. Ну, думаю, это сила… Куда нам… Нет, возьмут свое немцы весной. Вот увидишь.

— А ты про «катюши» наши слыхал?

— Нет. Что такое?

Рассказал Борька подробно, а Петька только глазами моргал: удивлялся сильно.

— И танки у нас, говоришь, появились?

— Конечно. Тридцатьчетверка. И автоматы ППШ. Семьдесят два патрона в диске.

Так они и проговорили, пока немец не открыл дверь и не позвал Петьку нести ужин.

Еда оказалась на удивление — каша настоящая. Хлеба Борьке не дали, так как утром раздавали на весь день, но у него своего еще оставалось, да и сало было — наелся от пуза.

Петька свою порцию не ел, отдал кому-то, а сам на печурке картошку начал жарить. У него положение, видать, особое, но парень не жадный — предложил некоторым и Борьке тоже. Борька поблагодарил, но отказался.

Стал он тюрьму эту осматривать — потолки низкие сводами, с них крюки свешиваются, в углу параша, но прикрытая, и потому вони нет. Да и старалась братва больше на улице оправляться, на работе, как потом выяснилось, а параша только для того, кому ночью приспичит.

Немец, пока пленные ели, сидел на нарах, трубочку посасывал. Не курили фрицы свои сигареты паршивые, каждый носогрейкой пыхтел, и хорошим табаком притом — из дому, наверно, присылали. Кто, правда, и нашу махру тянул.

После еды кто-то из ребят попросил у немца «раухен», и тот не отказал, дал сигаретину, только проворчал что-то — «гут арбайтен, гут арбайтен», это лишь понял Борька.

В общем, по первому впечатлению не показался Борьке этот плен второй очень страшным, после Ржева-то… Но то после Ржева, а так — и параша, и замок на дверях, и винтовки на тебя уставленные, и проволока колючая. И самое главное — пленный ты, не человек вроде, каждая падла немецкая тебя прибить может, а ты утрись и молчок… Нет, уж лучше в лесу, на холоде, но на свободе. Там человек ты!

Пленные покурили, потом посуду помыли и начали спать разбираться. У Петьки даже одеяло было, ну а остальные шинельками накрылись. Лег и Борька, тут подкатил к нему Петька с махрой — давай подымим. Немец ушел и долго возился с замками, чего-то ворча.

— Ну, поговорим теперь, — начал Петька. — Ты, значит, надеешься, что придут наши, найдут тебя в родной деревухе и обрадуются: «Ах, дорогой, как хорошо, что живой ты и невредимый? На тебе винтовочку — и давай шагай с нами»? Так, что ли, думаешь?

— В свою часть вряд ли угадаешь, но и в другой воевать можно.

— Лопух ты или притворяешься? Шлепнут тебя сразу же!

— Это немцы вам тут натрепали?

— И немцы, да и сами кое-что соображаем. Присягу-то нарушили, раз в плен угодили…

— По-разному можно в плен попасть… Одно дело — сам сдался, другое…

— Это ты прокурору объяснять будешь, — перебил Петька и сплюнул на пол.

— Наслушались тут фрицев. Запугивают они вас.

— Я фрицам тоже не верю, но, понимаешь, не вижу пока я выхода из нашего положения… Вот и живу часом — день прошел, и слава богу… Но что наступают наши — хорошо, — задумался Петька, а потом добавил: — Завтра на работу иди. И не филонь. Про ржевский лагерь слыхал?

— Откуда мне слыхать?

— Там — смерть. Если хочешь тут остаться, вкалывай. Понял?

— Понял.

— А потом я про твои ноги доложу.

Утром, еще затемно, сыграл немец подъем. Поднимались не так уж резво, с растяжкой. Потом завтрак принесли — картоху в мундире и хлеба настоящего, русского, граммов по триста. И жижи какой-то, кофе немецкий, эрзац, без сахара, разумеется.

Вывели в зону, подвели к сарайчику лопаты деревянные разбирать. Все норовили какую поменьше взять, а Борька, помня Петькины слова, за самую большую ухватился, и немец, наблюдавший за этим, одобрительно кивнул головой: «нихт фауль, гут…».

Вышли на большак… В охране двое фрицев пожилых с карабинами. О побеге Борька сегодня не думал — присмотреться ко всему надо, да и ноги поправить.

Снегопадов за это время больших не было, поэтому работа тяжелой Борьке не показалась. Перекуры по команде делались, а пока его нет, закурить не вздумай, сразу немец изо рта вырвет и — «шнелль, шнелль».

Петька на работу не ходил. У него обязанности другие: и лошадь покормить, и дрова нарубить, и еду приготовить, и воды нанести. И еще ездил он с немцами по деревням за продуктами — и ездовым и переводчиком. По-немецки он насобачился прилично.