Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

Но выстрелов больше не последовало. Унтеру, вероятно, надоела пьяная игра с огнем. Резким движением он выхватил у боцмана и положил в свой карман пистолет, потом подхватил начальника под мышки, поставил на ноги и тряхнул так, что у того слетела на пол фуражка. Антон услужливо подхватил ее, смахнул воду, вытер рукавом грязь. А боцману захотелось доказать свое. Как можно оставаться в дураках! Нет, он обязательно подстрелит хоть одного русского. Это его долг. Да, долг! Ведь каждый, кто убивает русского, делает доброе дело.

Боцман сначала клянчил пистолет, а потом начал требовать:

— Штарке! Я приказываю! Слышишь? Кто здесь хозяин? Кто комендант?

— Разве я возражаю? Ты хозяин. Ты комендант. — Унтер, кривя в усмешке тонкие губы, вытолкнул боцмана в коридор. Тот неожиданно расплакался. Плакал горько, размазывая по дряблым щекам слезы. Унтер даже не пытался его утешать. Он бесцеремонно потащил «хозяина» в немецкий блок. По пятам следовал Антон с боцманской фуражкой в руках.

Как только немцы вышли, Степан почувствовал неимоверную слабость. Чтобы не свалиться, он схватился за стойку нар, передвинул отяжелевшие ноги, закрыл глаза. Все плыло, качалось…

— Слава тя господи! — громко выдохнул Дунька и перекрестился. — Ведь под ухом, окаянная, взикнула. Думал, богу душу отдам.

— Неужели бог до того безразборный, что примет такую душу? — сказал Васек. — Грязная она до невозможности. Иль у бога там прачечная?

Дунька всплеснул руками точно так, как это делают торговки. Удивление его было искренним.

— На твоем месте я помолчал бы! Истинный господь!..

— А что мне молчать? Это вот кулаков раньше молчать заставляли, голоса лишали. А я не лишенец пока.

Дунька взбеленился. Толстые губы так задрожали, что он с трудом одолевал слова.

— Б-б-было да сплыло. И б-больше не бывать такому! А тем, кто голосу лишал, солоно теперь приходится. Перст божий! И с тобой может случиться… Ты вот старика наградил подметками, а его забрали. Из-за тебя человек пострадал. Хорошим себя выставляешь… А купи у меня старик, так не вышло бы… Две пайки он враз не отдал бы…

Дунька говорил все тише и бессвязней, а под конец голос его совсем прервался, лишь шевелились толстые губы. Он попятился, выставил вперед руки.

— Да ты что? Ошалел, что ли? Тю…

Дуньку испугал вид Васька, у которого перекосилось лицо, пальцы сжались в кулаки. Стремительным прыжком Васек схватил Дуньку левой рукой за грудки, подтянул к себе так, что затрещал гнилой немецкий френч.

— Врешь, что взяли?!

Дунька захлопал ладошками по руке Васька, всполошно закричал:

— Пусти же! Порвешь! Люди добрые, ратуйте! Ой, господи!

— Хватит вам! — раздраженно прикрикнул с нар Степан, не вникая в суть скандала. — Нашли время…

Васек, тяжело дыша, разжал побелевшие пальцы. Дунька отскочил, одернул френч, подвигал плечами.

— Пристал хуже репья. Вот снять с тебя френч — тода узнаешь. Говорю, взяли, так зачем за грудки трясти? Вместе мы шли. Я свои обрезки незаметно выбросил, а у него набитые, никуда не денешься. Пайку шустеры сожрали, а самого вот…

Васек не слушал больше. Он повернулся и, будто пришибленный, побрел из комнаты.

Дунька торжествовал.

— Спеси много. Истинный господь. Ух, сколько спеси! Не знает того, что смирение поборает гордыню, аки Давид Галиафа.

…Утро, знобкое, пересыпанное мелким дождем и окутанное липким туманом, принесло новые испытания.

Началось это утро по-обычному. Пленные съели свои жалкие пайки вприхлебку с водой и вышли на построение.

Унтер и Антон прошли два раза по рядам.

— Четыреста пятьдесят три, — сказал Антон.

— Да, и плюс девять. Прибавим их пока сюда.

— Тогда выходит — четыреста шестьдесят два, господин унтер-офицер.

Они погасили фонарики. Это означало— все правильно. Сейчас конвоиры встанут на свои места, Антон с подчеркнутой деловитостью пробежит вперед, чтобы занять место рядом с начальником конвоя, откроются ворота, и колонна извилистой дорогой побредет в темноте.

Так бывает изо дня в день.

Но на этот раз ворота не открылись. Колонна, стронувшись с места, уперлась в них, остановилась. Впрочем, это не вызвало удивления. Стоять, так стоять. Даже лучше…

В обычной обстановке людям почти всегда не хватает времени. Они спешат, дорожа каждой минутой. Здесь же времени было больше, чем следует. Оно превратилось в союзника врага. И как с врагом, с ним приходилось бороться, обманывать его, всячески увертываться…

— Лихт! [41] — Свет!

В голосе унтера больше обычного звенели металлом властные ноты.

На сторожевой вышке включили прожектор. Его лучи тонкими стальными спицами вонзились в мокрые хлопья тумана.

— Нале-во!

Раз требует — пленные повернулись. И, конечно, этот поворот лишь очень отдаленно напоминал армейскую четкость. Пленные стояли ко всему безразличные. Но уже через секунду вся колонна вздрогнула, как единый организм. Тяжкий вздох ужаса, родившись в первых рядах, волною прокатился по колонне и замер. Наступила такая тишина, что стало слышно, как шуршит и булькает дождь.

Косые лучи прожектора, буравя темноту, тупо упирались в мокрый склон у проволоки. Туда же, как в фокус, сошлись безмолвные взгляды пленных. Там на мокро поблескивающей каменной осыпи лежали девять товарищей. Лежали стройным рядом, один к одному. На груди у каждого — квадрат фанеры с черной надписью: «За саботаж!»

Скрип ворог напомнил тоскливый визг собаки. Еще холодней становится на душе.

Убитые лежали ногами к дороге. Васек еще издали вглядывается в них. Сердце его то на мгновение замрет, то задрожит, заколотится…

С ближнего края — заросший рыжей щетиной скелет с полуоткрытыми глазами в ямах глазниц. По лицу убитого видно, что смерть он встретил без страха. А у соседа застыло на лице недоумение. Кажется, и теперь он хочет спросить: «За что?» Да это же он, седой старик! Ему Васек подарил подметки…

Пальцы Васька судорожно впиваются в руку Степана, горячий туман застилает глаза. Он спотыкается, наскакивает грудью на идущего впереди пленного.

Унтер не спеша заходит в изголовье убитых. Распахнув плащ и отставив тонкую ногу, он достает портсигар, закуривает. Сегодня Штарке не произносит назидательных слов. Он понял (ведь не даром работал учителем), что пример наглядности оказался убедительней всяких слов.

Зажав в руках пилотки, пленные проходят мимо товарищей.

Накануне нового года выпал снег. Будто для большего удивления, пошел он тайком, ночью, и когда город проснулся, снег пухлым слоем скрыл серые унылые скалы, лег на крыши строений, кирпичные стены. Крупные снежинки липли на ветви деревьев, кружась, мирно опускались на шляпы и плечи прохожих. Даже нахохленные чайки сидели присыпанные, как мукой, снегом.