Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

Еще не рассветало как следует, а напитанный свежестью воздух взбудоражили звонкие голоса. Детвора в цветастых свитерах и вязаных шапках с развевающимися концами шарфов лихо скользила на лыжах по склонам гор, падала, хохотала. К вечеру к детям присоединились взрослые. Даже почтенные старики и старушки, приветствуя зиму, встали на лыжи.

В сумерки, до наступления указанного немцами срока затемнения окон, в домах норвежцев были видны елки. Инга приладила елку к дверям балкона. Зеленая, пушистая, она заманчиво мигала разноцветными точками огоньков, блестела мишурой. Среди украшений у самого стекла качалась пятиконечная звездочка.

— Для нас специально… — говорили пленные. Толпясь под бараком, они не отводили от елки глаз. Одни, подавив тяжелым вздохом боль в сердце, уходили, их место занимали новые. Зачарованно смотрели до тех пор, пока на дверь и окна не опускались плотные шторы.

Снег выпадал, таял и снова выпадал. Вот и теперь крупные снежинки, подгоняемые ветром, искрами гаснут в гребнях выкатывающихся из белесой глуби волн.

Степан, запахивая плотнее шинель, идет берегом. Он вспоминает, какое сегодня число. Одиннадцатое? Должно быть… Прошлый год в это время Степан находился под Таганрогом. Бились там около двух месяцев, но города так и не взяли.

Новый год встретили в плоской саманной избенке, одну из стен которой еще до их вселения разворотило снарядом. Пробоину забили соломой, завесили плащ-палаткой. Удалось растопить полуразвалившуюся лежанку. Стало не очень холодно и, если бы не едучий дым, почти уютно. В полночь уселись по-турецки на застланный соломой глиняный пол и подняли тост за лучшее в жизни. А лучшим каждый считал победу. От души желали друг другу встретить следующий новый год дома. Дома…

Степан прибавляет шаг, воровски озирается. Ему обязательно надо проскочить в район цементного склада. Там где-то должен быть его знакомый вахтман Пауль Буш, там и норвежцы…

По вечерам Степан слышит, как пленные пытаются понять по слухам, что происходит на фронтах. А случи самые противоречивые. Одному мастер сказал, что Сталинград давным-давно взят, и немцы уже окружают Москву. Второй, объясняясь с норвежцем на пальцах, понял все наоборот — русские давным-давно отогнали немцев от Сталинграда. А Дунька вчера заявил на всю комнату:

— Радуйтесь, братцы. Благодарите бога. Война на исходе.

— Как же это?

— А вот как!.. Сталин отрекся от коммунизма, крест на себя повесил. Теперь в Расеи все на старый лад обернется. Вера, значит, и собственность…

Васек все дни после расстрела «саботажников» был вялым и мрачным. Даже со Степаном он почти не разговаривал. Буркнет что-нибудь, не поднимая глаз. Но вчера Васек захохотал.

— На большее, Дунька, у тебя ума не хватило? Дураков ищешь?

— А чего мне искать? — обиделся Дунька. — Не сам же придумал. Вахман сказывал, толстый поляк… Шишкой едной его зовут. Вот истинный крест! Да оно так и должно… Как же еще? Без креста Расеи погибель.

Вот поэтому и торопится Степан. Правда нужна не только ему, а всем. Правда — оружие. И это оружие следует во что бы то ни стало добыть. И коммунистов он найдет. Обязательно!

Стройка с каждым днем растет, набирается сил. Немцы лихорадочно спешат. Еще не закончена выборка котлована, а туда по толстым трубам уже плывет под напором воздуха бетон. На берегу, у причальной стенки, все время растет гора доставляемого из Германии в громоздких ящиках оборудования. Ближе к цементному складу поднялись на уровень второго этажа три деревянных конуса — бункера для песка. Песок привозят откуда-то с острова самоходными баржами, и немцы дорожат им так, будто он содержит солидное количество золота. Старенький паровой экскаватор, натужно пыхтя, бережно перегружает песок из барж в бункеры. Отсюда он по узкоколейной железной дороге доставляется вагонетками к бетономешалкам. На расстоянии немногим больше двухсот метров немцы не считают целесообразным применять машины — вагонетки толкают пленные. Ими, как и положено, командует немецкий мастер, которого пленные прозвали Капустой. Низенький, рыхлый, с неустойчивой, будто пьяной походкой и лицом, иссеченным во всех направлениях глубокими морщинами, он впрямь напоминает дряблый, не набравший силы вилок капусты.

Степан несколько раз угождал «на песок». Капуста бьет реже других мастеров да и не так зверски, но он непрерывно размахивает палкой, бурчит и шипит, как поднявшаяся опара. И так весь день, все четырнадцать часов… Неизвестно, как другие, но Степан уставал «на песке» больше, чем на любых других работах. К вечеру, когда начинало темнеть, Степан окончательно выдыхался. Его начинало всего трясти, а сил не оставалось на то, чтобы шевельнуть рукой или ногой. И выматывала его не столько работа, сколько вот эта постоянная угроза палкой, нудное бурчание и шипение Капусты;

— Давай! Давай! Шнель! Бистро!

Вот и сейчас Капуста ведет свой «эшелон» к бетономешалкам: пленные катят вагонетки, а Капуста с неразлучной палкой в руке идет сбоку.

Степан предусмотрительно отступает в сторону и, сбавив несколько шаг, наблюдает за мастером. Что с ним случилось? Сегодня Капуста не похож на себя. Он не размахивает палкой, не бурчит и не шипит. Морщины обозначились еще резче. Идет в скорбной задумчивости, точно участвует в похоронной процессии. Удивительно!

В цементном складе Степан неожиданно наскочил на двух немцев мастеров. Отступать было поздно, и Степан, набравшись решимости, деловитой походкой двинулся на них. «Если остановят, скажу — работаю на песке. Ходил в латрин». Но мастера не остановили. Они будто не заметили Степана, как стояли, так и остались стоять, о чем-то тихо и невесело разговаривая. Что за чертовщина?

Своего знакомого вахтмана Пауля Буша Степан увидел около бункеров. Пауль тоже еще издали заметил Степана. Оглянулся и пошел навстречу, засовывая на ходу руку в карман шинели. На лице Пауля странное, похожее на растерянность выражение. Черные грустные глаза блестят.

— Добрый день, Штепан!

Еще раз оглянувшись, он поспешно подал Степану пакет.

— Прячь! Поздравляю!

— С чем? — Степан весь подался вперед.

— Как? Ты ничего не знаешь?

— Нет. А что?

Лицо Пауля мгновенно искажается злобой.

— Марш на место! Работать! Кому говорят?!

Степана будто в грудь толкнули. Ничего не понимая, он испуганно попятился. И вовремя: из-за высокого штабеля досок появился поджарый немец в черном пальто и зеленой велюровой шляпе. Не обращая внимания на пленного, он, как щуп, воткнул в солдата взгляд. Пауль вытянулся, щелкнул каблуками, вскинул правую руку.

— Хайль Гитлер!

Главный инженер стройки продолжал пытливо исследовать солдата. Губы Пауля побелели. Как птица в силке, билась мысль: «Неужели слыхал? Тогда все!.. В лучшем случае — фронт».