Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

Несколько секунд кажутся Паулю вечностью.

Немец, очевидно, приняв какое-то решение, оборачивается, ищет взглядом пленного. Но Степан, не дожидаясь худшего, давно нырнул за вагонетки.

Главный инженер, уколов напоследок коротким взглядом вахтмана, уходит. Уходит, не проронив ни слова.

В цементном складе Степан наткнулся на Бакумова. Вернее, тот первым окликнул его. Бакумов попал сегодня на выгрузку цемента. Он весь серый. Цементная пудра плотно набилась в складки одежды, в черную щетину бороды, в морщины лица, в пилотку, в прошитые сединой волосы, в уши… Степан по себе знает, как неприятно, когда цемент проникает в каждую пору, когда ощущаешь его на зубах, в носу, в горле. А потом каждый мешок весит ни много ни мало пятьдесят килограммов. Пестовать их целый день — занятие не для изнуренного голодом человека.

Пока установленная на втором этаже лебедка опускает в трюм баржи платформу и пока там пленные нагружают ее, у Бакумова свободное время. Он отводит в сторону Степана, нетерпеливо спрашивает:

— Ну, как? Узнал что?

— Да ничего… Чуть не влип…

— Берегись, — советует Бакумов. — Произошло что-то важное. Норвежцы просто ликуют. Я подходил к ним, но мало что понял. «Сталинград… Дойч капут»… Знаешь, мастер на барже. Немцев тут больше не видно. Ты иди, а я посмотрю. Закашляю — убирай ноги.

Они пересекают склад. Бакумов остается в проходе между ярусами мешков цемента, а Степан осторожно направляется к норвежцам, которые возле двух больших окон гнут на верстаках арматуру. Их четверо. Трое балагурят, один нехотя копается в железных прутьях. Для Степана это верный признак, что немца поблизости нет. Смелея, он выходит из-за мешков, подражая норвежцам, мягко говорит:

— Моин! [42] — Доброе утро! ( норвеж .).

Оглянувшись, работающий, уже пожилой, с пустой трубкой во рту, бросает железный прут. В рыжих от ржавчины брезентовых рукавицах он не спеша подходит к Степану.

— Моин, камрад!

Трое остальных, молодые, высокие парни, тоже подходят, говорят «моин».

— Что в Сталинграде? — спрашивает по-немецки Степан.

— О, Шталинград! Гут! Корошо! — восклицает пожилой и, схватив руку Степана, крепко жмет ее.

Розовощекому белокурому парню кажется, что русский понял недостаточно. Он решает наглядно продемонстрировать победу Красной Армии.

— Камрад! — потеряв осторожность, звонко кричит он и хватает своего товарища за шиворот, гнет его, поддает коленом под зад.

— Тюскер капут! Манге капут! [43] Тюскер — немец. Манге — много ( норвеж .).

Норвежцы довольно хохочут и все хором спрашивают:

— Понимай?

Тот, которому досталась участь немца, смотрит снизу на Степана и тоже хохочет.

Степан смеется вместе с норвежцами. Не понять нельзя, но Степану хочется знать подробности. Он опять спрашивает по-немецки:

— Как там? Как все произошло?

Смех обрывается. Норвежцы переглядываются. Пожилой начинает старательно рассказывать. Степан, терпеливо выслушав, качает головой.

— Икки форшто [44] — Не понимаю. .

Норвежцы обескуражены.

Норвежцев, не обижая их достоинства, в шутку называют морскими извозчиками. До войны эта страна с населением чуть больше трех миллионов обладала огромным торговым флотом. Корабли под красным, перекрещенным двумя синими полосами флагом, бороздили моря и океаны, доставляя грузы во все крупные порты мира. Самые тесные экономические связи давно установились с Англией. Поэтому мало кто из норвежцев не знает в совершенстве английского языка. Многие умеют объясниться на французском, итальянском.

Меньше зависела Норвегия от Германии, и немецкого языка здесь почти не знают. С оккупацией же страны немцами норвежцы принципиально не хотят знать языка поработителей. Даже те, кто знает, не пользуются им. На все приказания немецких мастеров норвежцы упрямо твердят.: «Икки форшто».

Но сейчас норвежцам так хотелось растолковать русскому товарищу важную новость, что они с досадой пожалели, что никто из четверых не владеет немецким.

— Момент! Момент! — обрадованный догадкой, воскликнул белокурый. И скрылся.

Вернулся он в сопровождении норвежца в синем комбинезоне. Пододетый под комбинезон толстый шерстяной свитер делал его похожим на борца.

Степану еще издали лицо норвежца показалось знакомым. Людвиг! Вот неожиданность!

Шагнув навстречу, Степан спросил:

— Мы встречались. Не забыли? В нашем лагере…

— На память не жалуюсь. Добрый день, Штепан!

Людвиг протянул жесткую сильную руку. Степан обрадованно схватил ее, сжал насколько хватило сил.

— О, даже имя помните! А я вас искал. Людвиг, понимаете, мы не должны терять вашей руки! Руки норвежцев. Я от имени товарищей говорю…

— Наша рука всегда с вами, Штепан. Так передай товарищам.

— Спасибо, Людвиг! А теперь о Сталинграде. Что там? Скорей! Могут прийти…

Людвиг говорил языком сводки английского радио: под Сталинградом окружены и разгромлены 22 дивизии немцев, взято в плен 100 тысяч солдат, 2500 офицеров, 24 генерала во главе с фельдмаршалом Паулюсом. Гитлер объявил трехдневный траур.

— Очень хорошо! Очень!.. — единственное, что мог сказать Степан.

Кашель, а потом свист вернули Степана к действительности.

— Тюскер!

Четверо бросились к рабочим местам, загремели железом. Людвиг, поспешно кивнув, скрылся за мешками цемента. А Степан побежал к Бакумову, который осторожно выглядывал из-за угла штабеля мешков.

— Пронесло… Думал сюда… Ну, как, узнал?

— Полный разгром! Удар скуловорот!

— Да ну! Точно?

— Еще бы! Точнее некуда. Людвиг сказал… Сто тысяч пленных!

Новость невидимой для немцев птицей запорхала среди пленных. В яме первым узнал ее от Степана Васек. Раскинув руки, он стоял несколько секунд точно помешанный. Сделав несколько бесцельных шагов, остановился, закричал:

— Двадцать две дивизии насмарку! Самого Паулюса зацапали!

Пленные, прекратив работу, с удивлением смотрели на Васька. Что с ним? Правду говорит или свихнулся?

— Овчарка! — Степан с силой рванул друга за рукав.

— А что мне Овчарка? Да плевал я теперь… Могу камнем прибить. Хотите? Запросто!..

— Работать! — Федор первым бросил в вагонетку камень.

Макс Гляс, называемый пленными Овчаркой, подходил медленно, с опущенной головой, весь напряженный, будто его давил тяжелый груз. Остановился, с руками в косых карманах кожаной тужурки, смотрел исподлобья на пленных.

Вагонетка гудела от падающих камней. Занятые работой, пленные не видели мастера, но каждый чувствовал его присутствие и каждый с внутренней дрожью готовился к его сокрушительным ударам.

Мастер подошел к крайнему пленному, пнул его в зад.

— Ауфштейн!

Пленный, не разгибаясь, испуганно засуетился, схватился за камень, который оказался ему не под силу.