Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Да нет же, конечно… Но вспомните сами: неужели за все годы жизни ни разу не сбивались с курса.　

— Ты это к чему? Ошибался не ошибался, мне доверили, полком командовать — не в бабки играть.　

Дымов открыл окно, задумчиво посмотрел на самолеты.　

— Поступок, конечно, из ряда вон выводящий. А если подойти человечнее. Ведь дом, родная станица, друзья юности, соблазн какой, Геннадий Степанович! Как хотите, а я бы судить не стал.　

Дымов попал в самое уязвимое место полковника. Тот засопел, закутался в облако табачного дыма, забурчал уже более миролюбиво.　

— Судить, конечно, не буду, а на борт не пущу, не допущу ни за какие заслуги.　

— Людей надо воспитывать не одними взысканиями,— заметил Дымов,　

— Кого? Таких-то разгильдяев! — возмутился полковник. Это же, Аркадий Гиргорьевич, все равно, что телеграфному столбу оспу привить. Уверяю тебя, такие люди в полку — инородное тело, бородавка на носу…　

— Не согласен, — спокойно возразил Дымов.　

В кабинет вошел штабной офицер.　

— Геннадий Степанович, летчик Чичков просит его принять.　

Зыков взглянул на Дымова, как бы спрашивая, закончен ли между ними разговор.　

Дымов попросил:　

— Примите, примите, Геннадий Степанович, это тот, помните, что на горящей машине садился.　

— Просите, — повернулся Зыков к офицеру.　

Павел нерешительно переступил порог.　

— Товарищ полковник, я пришел просить за Майко.　

— Что?!—загрохотал Зыков.— Защитник первого разгильдяя? Вы, кажется, в штаб зашли, лейтенант, а не на судебное заседание.　

— Товарищ полковник, Майко мой друг, выслушайте.　

— Какой к черту друг! Что за идиотская демократия!’ Вы комсомолец, Чичков?　

— Да, комсорг.　

— Плохой, никудышный комсорг. Стыдитесь, один хулиган ходит в полку белой вороной, а вы его называете другом. А он честь полка на ветер пускает. Скрывает преступление Костюшко и считает это взаимной товарищеской выручкой.　

— Виноват, товарищ полковник, но…　

— Никаких «но»… Идите, горе-защитник.　

— Товарищ командир, разрешите обратиться к батальонному комиссару Дымову.　

— Иди, иди, Чичков, — строго заметил Дымов, — зайдешь после полета.　

Зыков походил по кабинету, непонятно зачем раздвинул, потом снова задернул занавески на карте.　

— Что все-таки будем делать с ними, Аркадий Григорьевич?　

— Костюшко накажем, а Майко можно и пощадить, молод,— посоветовал Дымов.　

— Понимаешь, черт его побери, мне самому этот Цыганок симпатичен. Если таких на землю, из кого летчиков делать будем? И нельзя подлеца на борт, подведет, невыдержан.　

— А если все же попробовать?　

— Убьется сам, людей покалечит.

— Нет, не согласен.

— Кто за него поручится?　

— Поручусь я, Геннадий Степанович.　

Зима пришла, как всегда в этих местах, многоснежная, суровая, вьюжная. Белый пух укрыл серую, как зола, землю, запутался в густых иглах сосняка, запорошил тонкий ледок закраин Суи. Снег побелил новостройки станции, засыпал штабеля не сброшенного в речку камня.

Мороз набирал силу. Заречное озеро скрылось под зеленоватой гладью льда, глубокие сугробы легли на лесные тропы, и только упрямая Суя долго еще чернела бурливой водою, не враз поддаваясь зимним оковам.　

Холодный морозный ветер дико гудел по тайге, свирепо свистел на просторе, рано пригонял темную непроглядную ночь. Гулял ветер в непроходимых карельских дебрях, забавляясь, ломал вершины сухостойною леса, в глухих скандинавских ущельях пел жуткие волчьи песни.　

Вверх по течению Суи — в двухчасовом переходе от станции — на участке Лососинка шли разработки леса.　

Только что побывавший там директор станции вызвал к себе Сокола. Лицо директора, болезненно-желтое и угреватое, на этот раз сморщилось, как печеное яблоко, — первый признак того, что Дернович расстроен.　

— Дела наши швах, Виктор Петрович. Вы же знаете, сколько нам строить, а леса готового, извините, на клозет навряд наберется. Был я у лесорубов, народ, прямо скажу, горы может ворочать, пилой, будто скрипкой, орудуют, а дело не движется, дисциплина слаба. Захотят — трудятся так, что щепки метелью летят, а то вдруг — шлея под хвост, хоть кол на голове им теши, сидят по баракам, спирт глушат и баланду на своем вороньем языке пожиже разводят. И знаете — тысяча одна причина: болезни, недомогание, национальные праздники. Я бы попросил вас, Виктор Петрович, поехать туда пожить месяц-другой, подтянуть, навести порядок,　

— Я с удовольствием, только будет ли толк, Сидор Варламович, я ведь в лесозаготовках ни бум-бум, пешка, — откровенно сознался Виктор.　

— А вы думаете, меня в Тимирязевке этому делу учили? Тоже ведь нет. Ничего не поделаешь, надо осваивать. На участке есть знающий человек, завхоз Стопов: коммунист, практик, он вам поможет.　

— Что ж, хорошо. Тогда я сегодня же еду.　

— Договорились… Да, вот еще, Виктор Петрович, попрошу круто палку не гнуть, людьми не швыряться. Вы же знаете, каждая пара рук у нас на вес золота.　

— Я, кажется, никого еще не увольнял. Сидор Варламович,— с легкой обидой проговорил Виктор.　

—Да-да, конечно. Это я так, вроде как для профилактики, что ли. Молодость, горячность, знаете…　

Стопов, невысокий худощавый карел, принял Сокола приветливо, отвел ему в своей квартире отдельную комнатку.　

— У нас вам понравится, Виктор Петрович, все равно что на даче, на лосей поохотиться сходим, рыбалка в этих местах отменная, скучать не дадим,　

Расторопный, уравновешенный, Стопов быстро расположил к себе Сокола. В присутствии завхоза становилось как-то уютно, все трудности в работе казались пустячными, люди —понятнее. На новом месте Виктор спал очень мало. Вечером перечитывал единственную у хозяина книгу «Тихий Дон», за полночь тушил свет, долго, порою часами, ворочался с боку на бок.

Едва подавал голос единственный на участке петух, Сокол вскакивал с постели, увязая по пояс в сугробах, шел на лесосеку, подсчитывал сваленные на землю ели и потом бил тяжелым болтом в подвешенный на суку кусок рельса, извещая людей о начале работы.

Виктор помогал трелевщикам вытаскивать завязнувшие в снегу сани, вооружившись ломом, катал вместе с другими тяжелые бревна, поджигал захламлявшие лесосеку сучья, дотемна не уходил из леса. А ночью, лежа в постели, Сокол долго не мог сомкнуть глаз. Когда он оставался наедине с собой, к нему приходила тоска. Незваной, назойливой гостьей хозяйничала она в его мыслях, уносила их в прошлое.

Виктор видел перед собой Айну, Она гордо откидывала голову, смуглыми пальцами ударяла по клавишам рояля и, прикрывая ресницами глаза, пела «Везде и всегда за тобою». И странно. Голос ее звучал то совсем будто рядом, то откуда-то издали, тихо, порой замирая, словно из самой дальней барачной квартиры.