Михаил Алексеев - Русский характер [Рассказы, очерки, статьи]

Домик на Хлебной улице

Шел холодный ноябрь сорок второго года. Сталинград переживал тяжелые дни осады. Вражеские батареи обстреливали всю округу, рвали минами окраинный рабочий поселок. Многие жители покинули свои жилища, ушли за Волгу, оставшиеся сидели на пустынном берегу Волги в ожидании переправы. Но переправа работала плохо, на Волге начался осенний ледоход. Лед шел сплошными полями.

Народная учительница Антонина Андреевна Иванова, отдавшая четверть века советской школе, не успела переправиться в Заволжье. А враг был совсем близко, в семи километрах. Немецкие бомбардировщики выли над поселком, сеяли смерть, поднимали на воздух мирные домики. Сердце Антонины Андреевны замирало от боли, от жгучей ненависти к убийцам. Ее угнетала вынужденная бездеятельность. Стала искать дела, зашла к председателю Кировского райсовета Зеленскому. В это время к нему, занятому кучей всяких дел, срочных и неотложных, принесли грудного ребенка, положили на канцелярский стол.

— Не можем больше, товарищ Зеленский. У нас своих детей полна изба. Пропадем мы тут, и этот пропадет.

Рядом с женщиной стоял ее муж, худой, бледнолицый.

— Верно, товарищ председатель, — говорил он тихо и смущенно, — не можем. За Волгу перебираемся. Что хотите, делайте. Не можем, оно — малое дитя, да еще и хворое.

Больной, изможденный ребенок, развернувшись, заплакал. Зеленский растерялся.

— Как же теперь?.. Я вам два пайка буду давать на ребенка, — говорил он умоляюще. — Потерпите неделю, потом мы возьмем ребенка. Даю вам слово. Устроим как-нибудь.

— Какие тут пайки? — всхлипнула женщина. — Погибель тут. Наши дети уже на берегу… Может, как-нибудь переберемся. А этот… Куда ему? Пропащий он.

Антонина Андреевна не выдержала. Она поднялась и решительно заявила:

— Я возьму к себе ребенка.

В ту минуту она еще не знала, что с ним будет делать, но с того часа дитя обрело чуткую мать. А спустя день или два Антонина Андреевна явилась в райсовет с обдуманным планом:

— Тот ребенок живой. Не такой уж он оказался слабенький. Ест вовсю и спит по-молодецки. Может, еще имеются дети, оставшиеся без родителей?

— Есть. Четверо Васильчиковых. Живут в штабе МПВО.

— Отдайте мне их.

Председатель изумился.

— Отдайте, — настойчиво повторила она. — Доверьтесь мне. Я люблю малышей.

— Но, позвольте. Ведь это будет нечто вроде…

— Это будет комната-приемник. Выслушайте меня до конца. Я знаю, что у вас на это нет денег. И они нам не потребуются. У меня есть дочь Надя, в этом году она окончила педагогический институт. Есть учительница Волынкина Мария Яковлевна; моя подруга. Она проводила своего сына на фронт и живет с нами, живем мы одной семьей. Раз семья, значит дети. Втроем будем нянчить. Зарплаты нам не надо. Дайте только домик и обыкновенный продуктово-хлебный паек для детей.

Председатель горячо поблагодарил Антонину Андреевну.

— Под детскую комнату мы думаем взять дом № 74 по Хлебной улице. Не возражаете?

— Занимайте, Антонина Андреевна. Занимайте! — обрадовался Зеленский.

Флигель — маленький, приземистый, с почерневшей крышей. Внутри много грязи, пыли и копоти. Три женщины на первое время решили занять одну комнату в двадцать квадратных метров. Комната с низким потолком, с двумя оконцами на север. Отовсюду несло затхлостью, сыростью. Антонина Андреевна и ее помощницы— Надя и Мария Яковлевна — принялись за чистку помещения. Они мыли и скребли потолок и стены, выгребали из углов и щелей мусор, протирали рамы. Комната посветлела.

— Побелить бы, мама, — сказал дочь.

— Обязательно. Я уже приметила: неподалеку есть известь.

Достала ведерко известки, и вот комната готова для приема первых детей, потерявших родителей. Но помещение это еще не все. На что положить детей? Из чего дать напиться? Чем согреть комнату и чем ее осветить?

— Будем пока обходиться своими вещами, своей утварью, а там видно будет, — сказала Антонина Андреевна. — Вот только с дровами трудновато. Ну, ничего. Найдем выход.

И нашли. Они отправились в поселок добывать дрова; брали бесхозяйственно валявшуюся доску, а где и кусок бревна из разбитого дома. Все это уносили к новому детскому очагу. Керосин давали бутылочками бойцы-шоферы, давали безотказно, охотно, зная, что огонек будет светить детям, спасенным от гибели. Все как будто готово к приему детей. Поставили кровати, взятые на время у добрых людей, натаскали воды, согрели ее.

— Ну, Надя, готовь тазик, а мы с Марьей Яковлевной пойдем за малышами, — сказала Антонина Андреевна.

В районом штабе местной противовоздушной обороны Антонина Андреевна спросила утомленного бессонницей лейтенанта:

— Где тут Витя Васильчиков?

Витя был самым старшим мальчиком из всех детей Васильчиковых.

— Где твои сестренки? — ласково спрашивала Витю Антонина Андреевна. — Показывай. Да какие же они хорошие, да какие же они умные. Тебя как зовут, девочка?

— Надя.

— А тебя, малыш?

— Коля.

— А меня зовут Ниной, — зазвенела пятилетняя девочка.

— Умница, Нина. Подойди ко мне, давай-ка нос утрем. Шапочку поправим. Чаю хочешь, Ниночка?

— Хочу.

Не задумываясь, дети охотно пошли за приветливыми женщинами.

Нину отмывали первой. Но тут возникла новая жизненная проблема: во что одеть малышей после бани? Решили так: завернуть детей в свои кофты и платья, а тем временем грязное детское белье постирать, просушить, прогладить. Таким образом, на первый раз вышли из затруднительного положения. А дальше они порылись в своих небогатых чемоданах и все, без чего можно обойтись, стали перекраивать на детские платьица, трусики, кофточки. Детской радости не было конца. Особенно ликовала Нина, примеривая красненький сарафанчик, сшитый из Надиного платья.

— Витя! Витя! — кричала она старшему братишке. — Платье у меня новое, смотри!

Начались для Антонины Андреевны, ее дочки и Марии Яковлевны тяжелые будни, бессонные ночи, часы и минуты тревоги за детей, за их здоровье. К Антонине Андреевне направляли новых осиротевших детей с записками: «Мама, принимай!» Скоро в комнате-приемнике оказалось двенадцать малышей, из них три грудных младенца. Потом детей стало двадцать — пришлось расшириться, занять вторую комнату. А дети все прибывали; их уже становилось около тридцати. Переехали в другой, более просторный домик. Сколько тревог и волнений переживали женщины-патриотки, сколько сил вкладывали, сколько слез пролили у кроватки больных детей.

Рядом слышен беспрерывный орудийный гул вражеских батарей, кругом война и зловещие вспышки рассекают холодное небо, задымленный горизонт. Может быть, пронесет?.. Домик удачно стоит в низинке. Мария Яковлевна прислушивается, вздыхает. В отличие от Антонины Андреевны, веселой, словоохотливой, Мария Яковлевна молчалива, но у нее глаза светятся нежностью. Не открывая рта, она вполголоса поет колыбельную. Дети любят ее, тянутся к ней.