Борис Егоров - Время ранних разлук

В пехотном батальоне знакомлюсь с командиром.

— Хижняк, — представляется он.

Это крепкий рыжий деревенский парень в вылинявшей добела гимнастерке и новенькой, щеголеватой фуражке, сделанной, видимо, на заказ: должен же, черт возьми, офицер чем-то отличаться от рядовых!

— Помогать пришел, браток? — спрашивает Хижняк. — Люблю пушкарей: с ними оно надежнее.

Хижняк говорит бодро; чувствуется, парень отчаянный.

— Тут от вас, артиллеристов, вчера у нас один мужик был. Ну, сорви голова! Погиб он. Фриц в реке его прикончил…

У меня сразу мелькает: «Курский».

— Лейтенант?

— Лейтенант.

— Фамилию запомнили?

— Как не запомнить — он мне, можно сказать, всю первую роту спас… Курский.

— Это когда была разведка боем?

— Она самая, чтоб ей ни дна ни покрышки.

— А что он сделал? Я товарищ его.

— Что он сделал? — переспрашивает Хижняк, собираясь с мыслями.

Но узнать о подвиге Курского мне не удается. Земля вздрагивает, с перекрытия блиндажа сыплется песок: артиллерия дала первый залп.

Хижняк смотрит на часы, говорит:

— Точно. Секунда в секунду.

Перед нами за рекой взметаются дымы разрывов. Сначала их можно различить, потом они сливаются, и плотная, черная мгла затягивает передовую.

«Молотьба» продолжается долго, затем разрывы снарядов удаляются в глубь немецкой обороны, вспыхивают красные огни ракет: «Вперед!»

Северный Донец переплываем на плоту вместе с Хижняком.

Немцы почти не сопротивляются, они подавлены. Несколько раз тявкнуло малокалиберное орудие и замолчало.

Мы — на южном берегу, на который до боли в глазах смотрели в бинокли и стереотрубы несколько месяцев подряд.

Атака поначалу идет стремительно, но вдруг задыхается.

Над нашими головами свистят пули: бьют два тяжелых пулемета.

Командир батальона выползает на бугорок, знаком зовет меня к себе.

С бугорка видно, где залегли бойцы. Некоторые пытаются приподняться, пробежать вперед, но тут же падают: снова и снова секут пулеметы.

— А я вижу, где они! Вижу! — кричит Хижняк. — Смотри на перекресток дорог! Заметил? Два бугра! Справа и слева. Доты, туды их!

Так и есть, доты. Их уже засекли минометчики. Рядом с немецкими дотами возникают несколько жидких разрывов мин. Но разве доты минами сокрушить?

— Поможешь, браток?

— Сейчас.

Сползаю вниз. Рация включена, слышу голос Красина, передаю координаты дотов. Определить их просто: перекресток дорог обозначен на карте.

Красин кричит:

— Кидаю «чушки». Следи за разрывами!

Едва успеваю вернуться к командиру батальона, как рядом с перекрестком вырастают столбы дыма. Когда дым столбом — это фугасы, от осколочных снарядов разрыв другой: он похож на большой пышный куст или на шар.

Фугас от нашей пушки-гаубицы делает воронку огромную — в ней всадник с лошадью скроется…

«Чушки» упали очень точно. Красину перекресток дорог в стереотрубу виден как на ладони.

Следующие снаряды ложатся совсем у цели.

Солдаты батальона пробуют идти в атаку. Пулеметы молчат.

— Стой! Скажи пушкарям «стой»! — кричит Хижняк. — Теперь моих задеть можно.

Пехотинцы обходят пулеметы с флангов.

Через пять-десять минут мы уже на перекрестке. Два бугорка оказались не дотами, а обыкновенными блиндажами с двухслойным накатом. Около одного из них фугас разорвался так близко, что блиндаж завалило, другой — целый. Пулеметы брошены в траншее. Немцы поначалу хотели их прихватить, но заторопились…

Убегать им пришлось спешно, поэтому бросили не только пулеметы, но и все несложные принадлежности своего быта: котелки, фляги, противогазы «лошадиная морда», ранцы и порнографические буклеты — гармошки из мелованной бумаги, на которых в рисунках рассказано о том, как ведут себя Гансы и Гретхены, когда они наедине.

Теперь Гансам, конечно, не до буклетов. Наступление идет быстро. Уже в первые дни его нами взяты города Лисичанск, Верхнее, Пролетарск, Кадиевка, Енакиево, Краматорск. Мы идем на запад!

Вся фронтовая жизнь — на колесах.

Колеса пушек, колеса «газиков», «студебеккеров», подвод, гусеницы танков и тракторов с утра до вечера прокручивают километры.

Где идет война? Больше всего на дорогах и по дорогам.

Фронтовые дороги по «калибру» и значению различны. Одни именуются шоссейками, грейдерами, большаками, бетонками, другие — проселками, грунтовками, тропками.

И на всех — движение.

О, фронтовая дорога с твоей жирной, чавкающей грязью, взорванными мостами и смертельным коварством дремлющих до поры мин!

О, фронтовая дорога, сорок тысяч раз обруганная, проклятая водителями за неисчислимое количество объездов, бродов и зыбких переправ!

Фронт неумолимо передвигается на запад, и тебе, лейтенант Крылов, чуть ли не каждый день выдают новые карты.

Это не Большие и Малые Вяземы, многократно изученные в школе и училище. Это карты земель, для тебя незнакомых. Но ты к этому уже привык. Ты читаешь только что полученную карту, как старую, давно известную книгу, и о какой-то Пятихатке или Большихе говоришь, словно жил в них с самого детства.

— Пятихатка? Большиха? Это та самая, что на опушке леса за мостом? Мы остановимся в ней завтра…

Крутятся колеса, шлепают гусеницами по грязи тракторы…

И вот ты в Большихе. Большихи, украинской деревни, оказывается, уже нет: она сожжена оккупантами. Нет ни белых хаток, ни вишневых садов — одни только торчащие черные печи да запах гари. И ни одного жителя: все они немцами расстреляны и аккуратно рядками положены на землю около своих домов — головами к крыльцу, к порогу. Так выглядит провозглашенная оккупантами «свобода ремесла и частного промысла».

Это встречи горькие, тяжелые. Но бывают и будут веселые, светлые. Ты, лейтенант Крылов, займешь наблюдательный пункт на верхнем этаже краматорской школы. Вместе с капитаном Красиным ты будешь много часов смотреть в стереотрубу, чтобы не пропустить ни одного движения противника.

А потом ты услышишь стук, и в дверь войдет русоволосый голубоглазый мальчишка с ведром каши.

Хорошая, чудесная, великолепная каша — пшено с тыквой!

И мальчишка скажет:

— Вы тут сидите с утра и ничего не кушали. А мамка все беспокоилась и меня послала…

Ты погладишь этого мамкиного посланца по голове и в знак благодарности разрешишь ему посмотреть в стереотрубу.

И он увидит, как мчатся по косогору отступающие немецкие артиллеристы. Шестерка лошадей тянет орудие.

А после того как мальчик убежит, к тебе придет молодая, очень нервная, преждевременно поседевшая женщина и скажет:

— Сколько мы вас ждали! Но ждали не все. Были такие, которые приспособились. Посмотрите на тот желтенький дом, который в садике. Там живет девчонка, у которой немцам всегда было весело.