Уильям Эш - Выбор оружия

Он молчал и только слушал — гром гремел теперь прямо над головой, — слушал и прижимал Анну к себе, словно с теплом ее тела впитывал и ее убежденность.

— Возможно, тебе трудно так рассуждать, — тихонько продолжала она. — У тебя остаются внутренние связи с твоим народом, о которых ты и не подозреваешь.

— Нет! — его взорвало. — Нет! — повторил он уже более спокойно. — Не в этом дело. Я их ненавижу. Во всяком случае, ненавижу все то, что они защищают. Но где-то в глубине — это частичка и меня. Нельзя одной политической доктриной зачеркнуть все воспоминания детства. Они слишком въелись в душу. У вас враг перед глазами — физическая преграда, которая заслоняет желанную цель. А у меня он еще и внутри. И Анг заметил, как глубоко это ни запрятано. Где-то в душе у меня бушует своя гражданская война — отражение нашей действительной борьбы. И никто не поможет мне в этой схватке — никто, кроме тебя.

— Знаю.

— Это не значит, что я не могу ненавидеть. Но моя ненависть всегда направлена и внутрь, против самого себя. Потому что я чувствую себя виноватым за все, что делают они, — за то, что они делали с тобой. И сознание вины отъединяет меня от наших. А порой я выворачиваю эту боль наизнанку, и тогда она превращается в чувство вины за то, что допускаем мы в своей борьбе. Если б мыпобеждали, наверное, все было бы иначе. Если бы мы побеждали…

Молния с треском переломилась на краю обрыва по ту сторону реки. Вся долина так и загудела от удара, и за головой Анны из тьмы вынырнул и угрожающе навис гигантский утес.

Она хотела что-то сказать, но он остановил ее. Он не желал больше говорить. Говорить — означало думать о том, что они делали с ней, а этого он не мог вынести.

Она протянула руку:

— Смотри! Только что упала. Первая капля.

Дождь хлынул из нависших облаков, такой же теплый, как ночной воздух; они даже не заметили, что промокли, только непрерывно и ласково шлепала вода. Словно завеса за завесой опускалась вокруг, отделяя их от всего мира, и струи падали между ними, так что ему начало казаться, что он держит ее руку сквозь вуаль.

— Мы одни! — воскликнул он ликуя. — Одни в целом свете!

И бросился назад по тропинке, таща ее за собой.

Они добежали до основания лестницы, и тут при яркой вспышке он вдруг увидел ее с необычайной ясностью — капли воды, застрявшие в ресницах, полураскрытые влажные губы, фигуру, облепленную тонкой кофточкой, и маленькие груди с торчащими сосками.

Он схватил ее в наступившей темноте и понес под дом, в сухой уголок, завешенный тяжелыми портьерами дождя, Они лежали, крепко обнявшись. Нарастающая барабанная дробь пульсов, равномерное биение дождя и страстный электрический накал двух тел, глухие разряды обуревавшего их желания; мир с ревом рушился вокруг, расплывался и таял, и вдруг где-то в самой глубине этого смятенного бушующего хаоса — последнее сокрушительное содрогание. И потом тишина, звенящая, громоподобная, оглушительная — она кругами разбегалась из пронесшейся бури и обволакивала приятной усталостью.

Её голова лежала на его руке, он приподнялся и посмотрел ей в лицо. — Мэтт… — негромко окликнула она его и замолчала. Всего лишь звук, произнесенный шепотом в шуме стихающего ливня.

И после долгого молчания: — Кроме тебя, никто не может помочь мне, Анна, Видно, ничего не поделаешь с этой тревогой, которую я ношу в себе, но ты избавляешь меня от самого себя. — Он тихонько засмеялся. — Короткий отпуск с фронта без увольнительной.

— Я рада, что могу дать его тебе.

— А я что-нибудь могу сделать для тебя?

— Очень многое.

— Я так хотел бы что-нибудь делать для тебя… постоянно. И хотел бы, чтобы у тебя никого не было, кроме меня.

— Так оно и есть.

— Этого мало. Я хотел бы сохранить настоящее, — он положил руку на ее обнаженную грудь, она как раз уместилась в его ладони, — и точно так же держать в руках прошлое и будущее.

— Знаю.

Прошло еще несколько минут. Они лежали молча, где-то вдали за горами еще рокотал гром, а вокруг лишь падали капли — звонкие, звонкие.

— Тебе пора, — сказала она.

— Да.

Он выжал мокрую рубашку, снова надел ее, пошел в комнату и взял ружье.

— Постой.

Она юркнула за занавеску и тотчас вернулась, неся пакет с едой.

— Им будет легче примириться с тем, что ты остался.

— Спасибо, — он усмехнулся. — Ты всегда все понимаешь.

Он поцеловал ее и ушел; спрыгнул вниз и, прежде чем выйти на открытое место, подождал немного, прислушиваясь.

Гроза ушла, умолк отдаленный рокот, наступила глубокая предрассветная тишь, мнимый покой, в котором словно затаилась и набирала силы новая опасность, правда, не более страшная, чем та, которой они подвергались. Жаль, что нет часов, но он так привык к тому, что разное время ночи ощущается по-разному, что, наверное, сумел бы сообразить, который час, даже если бы его вытолкнули в темноту из другого измерения. Он знал, что до первой зари осталось не более часа.

Под ногами хлюпала грязь, ему казалось, что мокрые штанины чересчур громко шлепают одна о другую. На душе было скверно: зачем он вернулся? Ради своих личных чувств пошел на риск, не имея на это никакого права — потому, видно, ему и мерещится, что беда неминуема. Все было ему по плечу, когда он проходил здесь вчера вечером, — теперь это чувство исчезло. Любовный порыв иссушил его. Он был измучен и опустошен. На последних ярдах он с трудом подавил острое желание пуститься бегом и спрятаться в кустарнике.

Здесь тоже царила затаившая дыхание тишь, чудилось, что кто-то подслушивает, отмечает любой нарушивший безмолвие шорох, а каждый неподвижный лист, точно крошечное ухо, поворачивается ему вслед. Один раз Фрир вспугнул какого-то зверька, тот метнулся в сырую чащу, и теперь каждый шаг стал казаться досадной неосторожностью.

Но вот он с облегчением обнаружил тропинку, которая вывела его к выступу скалы. Отсюда он пошел совсем медленно, время от времени останавливаясь и тихонько повторяя:

— Это я, я, Мэтт.

Наконец чей-то голос откликнулся:

— Мы здесь.

Это был Кирин: он то ли по приказу, то ли добровольно стоял на посту там, где тропинка подходила к узкой, вырубленной ими просеке.

Фрир ткнул пальцем под наскоро устроенный навес. Ему хотелось знать, что сказал Анг о его отсутствии; но он спросил только:

— А ты совсем не спал?

— Анг назначил караульных… еще и для того, чтобы ты не плутал зря… Тину только что разбудил меня.

— Понятно. Ладно, иди спать. Уже скоро утро. Я подожду, пока проснется еще кто-нибудь.

— Тебе самому надо выспаться.

— Завтра все равно целый день здесь валяться. — Он прислонил ружье к дереву и сел, положив руки на Колени.

Но Кирин медлил.

— Я рад, что с тобой ничего не случилось, Мэтт.