Уильям Эш - Выбор оружия

— Вы тоже так считаете?

— Я считаю, что об этом у меня меньше прав судить, чем у остальных.

— Борьба всё разрастается и разрастается, и каждого, кто возражает против насилия, считают коллаборационистом. Иногда я спрашиваю себя, что стало б со мной, если б я не был её отцом. — Он невесело засмеялся, — Нелепо, верно? Хочу спасти Анну, а сам жив только благодаря ей.

— Не могу представить, чтобы они когда-нибудь…

Старик снова предостерегающе поднял руку и бессильно уронил её на колени.

— Ни будем больше об этом. Вы поговорите с Анной?

— Да. Скажу, что беспокоюсь, так же как и вы. Но боюсь, что толку не будет. Вы же знаете, как много все это для неё значит, — куда больше, чем я. — И вдруг спросил: — Вам неприятно, что она меня любит?

Старик медленно покачал головой,

— Пусть у нее будет все, чего она желает.

Казалось, старик говорил о последней воле осуждённого, и Фрир был просто убит.

— Она ведь умница, — сказал он, чтобы подбодрить себя.

— Одержимость может толкнуть ее на отчаянный поступок.

— Я обязательно поговорю с ней. Никто не имеет Права рисковать попусту. — Точно так же говорил Анг, только с большей убежденностью. — А теперь мне пора.

— Я и сам не очень верю, что вам удастся чего-нибудь добиться, — грустно сказал старик. — Но все равно, спасибо, что пришли и обещали попытаться спасти ее. Как и многое другое, что я пробую делать, это чуть-чуть помогает мне приготовиться к неизбежному.

— Не говорите так, — взмолился Фрир. — Вы должны верить, что Анна останется целой и невредимой и хоть одним глазком увидит то хорошее, что ждет впереди. — На пороге он еще раз обернулся: — И вы тоже, вы должны беречь себя. Близится время, когда каждый будет на счету, когда перестанут бросаться человеческой жизнью.

Но в пустых, мертвых глазах застыла лишь немая безысходность.

Выйдя из душной комнаты, он никак не мог избавиться от чувства подавленности. И ему показалось, что даже спокойное лицо Анны — точно крик, которым люди подбадривают себя в беспросветной тьме.

— Ты знаешь, о чем он хотел говорить со мной?

Она кивнула:

— Да. Но знаю и другое: он понимает, тут ничто не поможет.

— Как бы я хотел, чтобы помогло. Как бы хотел убедить тебя, что есть много других мест, где ты тоже нужна.

— Прошу тебя, Мэтт, — она приложила палец к его губам. — Я ведь уже говорила, перестань считать меня исключением. Здесь рождается новый мир. И не могут женщины оставаться в стороне.

— Мне и вправду иногда кажется, — согласился он с горькой улыбкой, — я все равно что мужчина при родах. Только всем мешаю.

— Тебе пора идти.

Фрир ответил не сразу. Он выполнил то, что считал своим долгом, как сам сказал Ангу. И для будущего очень важно было не лгать по поводу причин, побудивших его задержаться, чтобы быть вправе опровергнуть грубое обвинение, брошенное Ангом.

— Еще не сейчас. Но скоро.

— Я хочу спросить тебя кое о чем. Скажи, почему ты вернулся сюда?

Теперь он понял. Она пыталась помочь ему в беде. Хотела, чтобы он еще раз продумал весь свой путь, надеялась, что таким образом он вновь обретет то, что утерял.

— О чем тут говорить? Я — здесь.

— Да, здесь, и воюешь против своего народа, и даже способен убивать своих соплеменников. Что-то очень большое и важное должно произойти с человеком, прежде чем он решится на это.

— Если так считать… А на самом деле все бывает иначе. Никто не говорит вдруг: с этой минуты я объявляю сепаратную войну своей стране. Это просто дико. Нет, тут целая цепь отдельных решений, их принимают постепенно, одно за другим, и каждое само по себе довольно заурядно; но все вместе они в конце концов приводят… ну, вот к этому.

— Но… ведь это же совершенно необычное положение.

— Скорее уж исключительное, — он мрачно усмехнулся. — Мы с Ангом только что премило побеседовали на эту тему.

— При чем гут Анг? Расскажи мне все, Мэтт. Попробуй объяснить, как это случилось.

— Но, Анна, ты же почти все знаешь.

— Прошу тебя.

— Ну, так вот… конечно же, все началось здесь, еще в войну. Я был офицером связи в той части, которой командовал Ли. Большинство руководителей Сопротивления были членами партии, я принимал это как должное. Ведь если единственные люди, которые ведут борьбу, связаны общими политическими убеждениями, то вряд ли их убеждения ошибочны. А потом все изменилось, и я сам поверил в их идеи.

— А теперь?

— И сейчас верю. В этом я не переменился,

— А после войны?

— Уехал домой. Пытался осесть, устроиться. Но не переставал думать о вашей стране. Здесь, в джунглях, отрезанный от родины, я провел лучшие годы своей жизни и не мог выбросить этот край из головы и из сердца, — просто не мог. Как я ликовал, когда получил письмо, что Ли и еще кое-кто приедут к нам на праздник победы.

— Дальше, — подхватила она.

— Ну вот, они приехали. И однажды вечером, у меня дома, рассказали о том, что собираются предпринять, если обещание независимости окажется ложью. Они сохранили оружие » организацию. Я еще тогда поднял их на смех… Сказал, что нелепо думать, будто им не дадут свободу. Даже поклялся, что, если дойдет до драки, я вернусь и буду сражаться на их стороне, — я был тогда уверен, что этого не случится.

— Но именно так оно и случилось.

— Да. Сначала я считал, что сумею принести пользу там, на месте. Ведь это там решили обмануть их, а потом подавить Сопротивление, когда они восстали. Оттуда посылали войска и оружие. Я просто не верил, что тех, кто в войну были нашими верными союзниками, представят всему миру как банду насильников и убийц. И ошибся. Рассчитывал, что начнутся демонстрации и можно будет поднять общественное мнение против такой несправедливости. И опять ошибся. — Он прервал рассказ. — У тебя остались сигареты?

— Я отдала их мальчику. Они пригодятся вам завтра или послезавтра. Но одну я припрятала для себя. — Если это последняя, не надо.

— Неважно. Кто-нибудь из связных достанет мне еще.

Она закурила для него сигарету, и он с жадностью затянулся.

— Восстание началось удачно. Я не видел необходимости быть здесь с ними. Во мне не нуждались. Было бы даже нескромным предлагать свои услуги. Это случилось позже, когда против них была брошена вся военная мощь большой страны, и я стал тревожиться все больше и больше. Невыносимо было думать, что Ли и других постепенно уничтожат превосходящие силы противника.

— Но и тогда я, может, и не двинулся бы с места, если б моя жизнь имела хоть какой-то смысл. О своей женитьбе я тебе рассказывал. Работа была унылая, ничего другого я делать не умел. Ты вот сказала, должно произойти что-то очень важное, чтобы человек оказался в моём положении. А на самом деле я просто оказался неудачником.