Уильям Эш - Выбор оружия

— Послушайте, Томас. Вы, видно, забыли, почему вас перевели сюда, на эту должность.

— Нет, не забыл.

— Я отлично вижу, вы считаете себя единственным, кто способен навести здесь порядок, если вам дадут такую возможность. Осмелюсь сказать, что именно поэтому вам никогда такой возможности не получить. — Инспектор встал в знак того, что дискуссия окончена, и добавил с презрительным смешком: — Вся идея совершенно нелепа! Не сомневаюсь, что этот тип в лазарете был бы в восторге от плана освободить его и послать парламентером. Может, он вам сам его и подсказал?

— Естественно, мы обеспечим гарантии, чтобы он не обманул.

— Вы, наверное, их уже выработали? Томас решил говорить прямо:

— Да. Среди донесений о всех беседах есть и эта бумага.

— Мне известно, что П. Г. интересуется только отчетом о допросах, которые вы взяли на себя смелость начать.

— Решение принимаете, конечно, вы.

Упоминание о решении прозвучало как сигнал тревоги. Брэндт, видно, спохватился, что отступает от своего железного принципа.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что я не довожу до сведения вышестоящих суждения моего подчиненного? Но со всей прямотой заявляю, что категорически отмежевываюсь от вашей точки зрения.

— На большее я и не рассчитываю, — двусмысленно сказал Томас. — А теперь я вас покину, вам надо отдохнуть.

— Спасибо. Я вижу, что здесь не продержишься в форме, если не поспишь после обеда. Не следует заноситься, будем брать пример с тех, кто дольше нашего живет в стране.

Через два дня принесли пакет с грифом: «Совершенно секретно». Томас уже взвинтил себя до такой степени, что пока читал, у него от нетерпения и беспокойства дрожали руки. Потом лицо постепенно прояснилось и на губах заиграла улыбка: он понял, что план его в принципе одобрен; правда, слегка поморщился, прочитав, какими чудовищными оговорками сопровождается предложение об амнистии. Но как бы то ни было руки у него были развязаны, и пленного оставили в Кхангту вплоть до особого распоряжения; а все оговорки звучали особенно резко, потому что написаны были явно с целью указать ему границы, за которые он не имеет права выходить. Его задача — изложить предложения как можно более убедительно и заручиться согласием Фрира.

Перечитывая бумагу, Томас заметил, что инспектор, изучив вопрос на месте; несколько расширил первоначальный план. Брэндт, видно, прощупал помощника губернатора и, почуяв благоприятный прием, выдал доводы Томаса за свои собственные. Сначала Томас вознегодовал, но тут же засмеялся. Как бы то ни было он сумел добиться своего; так стоит ли досадовать на умаление его личных заслуг: неужто его побуждения не лучше, чем у инспектора?

Наверное, зря он приятно удивлен, что ему разрешили осуществить такое выгодное в теперешней обстановке предприятие; события последних месяцев усилили его пессимизм. Дело предстоит трудное, и было бы одинаково грубой ошибкой недооценить крайнюю умеренность правительства или сбросить со счетов, пусть и ложно направленную, но искреннюю преданность своему делу врага в лице этого человека там, в лазарете. Единственное, что по-прежнему тревожило его, — это отчаянное положение в лагере для интернированных. Накануне ночью там начались волнения, охрана стреляла в ревущую толпу, двоих убили, нескольких ранили. Было ли это результатом деятельности сплоченного ядра агитаторов или стихийной реакцией на ужасающие условия жизни, Томас всё равно не узнает. Лагерь тяжелым камнем давил его, но он просто не видел никакого выхода; единственное утешение: если он внесет свой вклад в отмену Чрезвычайного положения, то тем самым поможет навсегда избавиться от страшных лагерей. Впрочем, если дело пойдет успешно, есть надежда, что его вообще освободят от руководства лагерем до того, как там вспыхнут более серьезные беспорядки.

Томас позвал клерка из соседней комнаты.

— День или два мне, наверное, почти не придется здесь бывать. Самые срочные и секретные дела я велел передавать мне прямо в лазарет; там вы меня и найдете, если нужно будет. Завтра к вечеру опять повидаетесь с Джалалом.

— Обязательно, мистер Томас, сэр.

— Кстати, я запросил Восточную и некоторые другие базы, чтобы они прислали счета всех передоверенных поставок. Зарегистрируйте их, когда они прибудут.

Сен энергично закивал и вышел.

Возможно, он слишком доверяет этому человеку, но надо же с кем-то сотрудничать. Если Джалал хоть на время уймется и перестанет фабриковать поддельные счета, это уже кое-что. А вообще-то, если попросить Сена подготовить смертный приговор самому себе, он и этот документ примется составлять с неизменной веселой готовностью.

Нестерпимый зной щекотал кожу, как грубое одеяло, когда Томас направлялся в главную часть зоны. Он на ходу кивнул Прайеру и толкнул дверь в палату.

Фрир мог уже сидеть в подушках и даже слегка помахал рукой, когда Томас уселся возле кровати. В прошлый раз Томас оставил ему бритву, и теперь лицо пленного было гладко выбрито. Загар побледнел, и светлые глаза уже не выглядели такими мертвенными на красновато-коричневой коже.

Томас знал, что пленному не терпится услышать одну новость, и потому придерживал ее до той минуты, когда допрос войдет в новую, решающую фазу.

— Вам небезынтересно будет, наверное, узнать, что сталось с вашими друзьями в тот день, когда вы попали в плен.

Лицо раненого смягчилось, на нем выразилось недоверчивое удивление, но тут же оно снова посуровело: он ждал какого-нибудь лживого пропагандистского трюка.

— Убитых двое. О раненых ничего не знаем, их унесли с собой.

— Ясно, — все еще недоверчиво откликнулся Фрир.

— Я не имею права разглашать наши потери; но это говорит само за себя.

— Ясно.

— У вас не очень-то радостное лицо. А я бы сказал, что ваши дешево отделались, учитывая… словом, учитывая все, что произошло. — Таким же манером Томас что партизаны забрали оружие и боеприпасы. — Неплохая операция, — добавил он, словно настолько стоял в стороне от борьбы, что мог судить беспристрастно. — Весьма неплохая. Конечно, это помогло нашей разведке уточнить расположение одной из ваших баз там, в горах. Через несколько дней ее бомбили — вы, верно, слышали, как самолеты поднялись в воздух, — там сровняли с землей весь район. Томас заметил, Фрир воспринимает только то, что хочет услышать, остальное отметает. — Если вы тщательно продумаете операцию, не пожалеете ни времени, ни своих жалких ресурсов, то разок-другой с трудом одолеете в таких стычках. Ну, а дальше что? Вы только ставите себя под чудовищный удар хорошо оснащенной армии. Эти мелкие победы вам не по карману. Вы когда-нибудь пробовали подсчитать соотношение сил? Ведь воюя с нами, нельзя исходить из того, что ваши потери — один к двум или даже один… десяти. Вам необходимо соотношение один к двадцати — и это только чтобы продержаться. Когда лицо пленного вот так каменело, его точно покрывала броня. И Томасу оставалось верить, что он найдет слова, которые вызовут бурю в душе пленника и изнутри взорвут непроницаемую маску. — Больше всего меня поражает, — продолжал Томас, — что вы придаете такое значение объективной оценке, научному подходу к создавшейся обстановке. — Анализ не может быть полным, если не приникать в расчет глубокую ненависть всего народа, — слова звучали бесстрастно, словно Фрир произносил заученную формулу.