Уильям Эш - Выбор оружия

— В виде особой партии — нет. Но что мешает им примкнуть к любой из признанных правительством групп? Таким путем они по-прежнему смогут пробиваться к своей цели.

— Если бы их цели можно было достичь таким путем, им не пришлось бы уйти в джунгли.

— А если я скажу, что, приняв наши предложения, народ получит все ; ради чего он брался за оружие, вы вправе мне не поверить. — Снова и снова одно и то же. — Послушайте. Мы же договорились, что их методами им не осуществить намеченную задачу. Они не выполнят ее, даже если примут наши условия, потому что их цель — разрушить те государственные институты, которые мы поклялись сохранить. И все-таки разница огромная: ваши друзья останутся в живых.

Опять, в который раз, он объясняет все заново, а в душе с беспокойством спрашивает себя: вдруг у пленного есть свой заранее обдуманный план? Что, если все хитрые, тонкие ходы, которыми Томас так гордится, ничего не стоят и он просто идет на поводу у противника? Что, если для Фрира это способ затянуть игру, нелепая надежда на то, что он выздоровеет и сумеет бежать? Паника охватывала Томаса: надо поскорее кончать; единственное средство предотвратить катастрофу — это срочно найти какое-нибудь решение.

— Я без конца повторяю: требуется время. Время. Чтобы страна изменялась постепенно, естественным путем, а не была сломлена силой. Постараться выиграть время — вот что было бы актом подлинного взаимного доверия. Каждая из сторон считает, что она права, почему же не предоставить времени решить этот вопрос? Вот в чем проблеме. Хватит ли у вас выдержки и уверенности в себе, чтобы ненадолго отступить и переждать, а вдруг найдется и другой путь, помимо того, который избрали ваши.

Фрир с силой провел по лицу рукой, словно хотел стереть складки на лбу и механически разрешить запутанную проблему.

— Все это не то, — сказал он наконец. — Что за перемирие, когда воюющие стороны не вмешиваются, а какая-то третья сила — местная — решает судьбу страны? Власть останется у вас, у вас или у ваших ставленников. Я же знаю.

Томас совсем пал духом, попросту не нашелся, что ответить. Он как-то сразу тяжело обмяк на своем стуле и впервые почувствовал, чем будет для него поражение.

— И все же, — еле слышно добавил Фрир, — все же, что я могу сделать? — Он помолчал. Томас ждал затаив дыхание. — Что я могу сделать? Но что-то надо. Невыносимо лежать здесь и допускать, чтобы их убивали одного за другим. Надо увидеться с ними, обсудить. Может, это измена всему, за что мы сражаемся? Я не знаю. А они знают. Они дадут ответ на ваши предложения, какой сочтут нужным. Я не могу решать за них. Не имею права делать выбор. А совсем отказаться — это тоже выбор. Может быть… — от изнеможения голос изменил ему. — Может быть, они назовут меня изменником за то, что я не отказался наотрез от любых предложений. Не знаю. Вы правы, это не имеет значения. Неважно, что обо мне подумают, какую я оставлю по себе память.

Неужели это то, чего Томас так долго ждал! До последнего слова он не смел поверить своим ушам… Только бы не выдать охватившее его чувство облегчения и радости.

— Значит, вы согласны? И сделаете это?

Его слова вызвали у пленного последний всплеск раздражения.

— Не знаю. Не знаю. Ради бога, оставьте меня, мне надо подумать!

Томас про себя взвешивал, что лучше — усилить нажим и категорически потребовать согласия или дать желанную передышку? Лучше, пожалуй, дождаться утра — рисковать опасно, вдруг перестараешься. Во всяком случае, он сделал все, чтобы подвести Фрира к нужному решению, — подтолкнул к самому краю, хотя при этом ни на минуту не забывал, что последний рывок Фрир должен сделать сам, по доброй воле.

— Ладно. Как вам угодно.

Томас встал и вышел из палаты, но в приемной сообразил, что неплохо, если пленный будет помнить о нем в часы мучительных раздумий. Он взял из ординаторской графин с водой, вернулся в палату и поставил на стул возле кровати. Рядом положил пачку сигарет и коробку спичек.

Фрир и не заметил подарков — широко раскрытые глаза не отрываясь смотрели в потолок — как в тот день, когда Томас впервые его увидел.

Второй холодный душ за один день ничуть не освежил и не взбодрил Томаса. Никаких признаков радостного подъема, которого можно было ожидать теперь, на пороге успеха, — жестокий спор вымотал его до дна, и не осталось сил, чтобы праздновать победу. А может быть, причина в ином: когда борцы обхватывают друг друга, у них появляется чувство какого-то единства, и победитель не может не разделить поражение противника.

Томасу вовсе не улыбалось идти в столовую, да еще наткнуться там на Лоринга. Сейчас общество Лоринга было бы просто невыносимо. По правде сказать, он даже избегал начальника гарнизона с тех пор, как получил официальную поддержку сверху и мог прекратить заигрывание с ним. Томас послал слугу за обедом, перекусил у себя в комнате и вышел прогуляться вокруг зоны.

Тучи собрались над самой головой, и мрак особенно сгустился после того, как острый луч с угловой башни короткой вспышкой пропорол нависшее небо и исчез.

В такой темноте Томас ни за что не узнал бы девушку, не говоря уж о том, что она совсем вылетела у него из головы. Марго шла к бараку, где жили сестры.

— Привет!

— А, привет!

Она явно ждала другого приветствия после вчерашнего вечера.

— Все держитесь затворником?..

— Работаю, милочка, как никогда в жизни. И устал до смерти, даже не думал, что так можно уставать.

— Я тоже была занята, — намек на то, что оправдание несерьезное. — Но, вероятно, завтра закончу.

— И я. И я тоже. — Он поискал сигареты и вспомнил, что оставил их в лазарете.

Марго вынула пачку из сумочки и протянула ему. Он закурил и подумал: позволил ли себе эту роскошь пленный там, в тихой, темной палате?

— Кстати, спасибо, что заглянули к моему пациенту.

— Простить себе не могу, — груди всколыхнулись в знак негодования. — Я-то старалась, а он даже головы не повернул; просто унизительно. Впрочем, глупо ждать вежливости от бандита.

— А может, все-таки это сделало свое дело.

— Я, во всяком случае, выполнила то, о чем вы просили.

Но Томас не желал чувствовать себя обязанным.

— Элизабет, наверное, позавидовала бы тому, что вы видели его.

— Еще бы! — И поспешно добавила: — Больше я никому не говорила. Но нельзя же было не сказать Лиз.

— Пустяки.

— Я ей вот что сказала. — Очень Томасу нужны ее впечатления! — К таким людям нельзя подходить с обычной меркой. Вот хоть убей, не знаю, какой он из себя — урод или красивый. Потому что видишь не его — если вы меня понимаете, — а все эти кошмарные вещи, которые он творил. Впрочем, я вовсе не обязана рассказывать вам, как это было.

Он затянулся и медленно выпустил дым.