Уильям Эш - Выбор оружия

— Да, вы согласились на особый режим, — с силой подхватил Томас. — Вы предпочли пойти на сделку со мной на основе разумного обмена мнений, а не попасть в руки тех, кто заставил бы вас говорить. Выбор сделан со всеми вытекающими последствиями, и у вас уже нет пути назад.

— Это был не выбор, а только оттяжка. Ведь так удобно было забыть, что в этой обстановке есть только один выбор — между лагерями. Середины нет, и компромисса быть не может. Туда или сюда. Тот, кто считает, что избежал решения, просто на некоторое время скрывает от самого себя, что хотел переметнуться на сторону врага.

— Но вы же прочитали наши условия, — заныл Томас. — Там же предлагается выход, приемлемый для обеих сторон.

— Это невозможно, — Фрир покачал головой. — Не существует политической формулы, которая примирила бы такие различные взгляды. Даже самая либеральная позиция не может быть настолько эластичной, чтобы охватить два противоположных полюса.

— Это потому, что ваши не терпят либерализма. Они не признают индивидуальной совести.

— Мы смотрим в глубь этой вашей совести и видим, что она такое.

— Ну и что же вы видите? — с издевкой.

— Сознание принадлежности к определенной общественной группе. Только и всего. Отдельные личности вроде нас с вами не диктуют условий, на которых готовы служить — каждый своему делу. И это, пожалуй, самый трудный урок для нас обоих.

Но Томас решил, что не даст втянуть себя в бесплодные дебаты. Сейчас это слишком большая роскошь. Время больше не работает на него. Вот уж не везет! Если бы Сен не попался именно теперь или же приказ о переводе Фрира пришел на день раньше, ничего бы этого не случилось. Из-за чистого невезения все его старания идут насмарку. Впрочем, если на позицию пленного могут влиять любые непредвиденные обстоятельства, ему вообще нечем похвастать.

— Знаете, ведь это простая случайность, что вы так заговорили. Если бы я мог сделать все по-своему и вас оставили бы в уютной палате, вы продолжали бы считать себя великим орудием освобождения.

Однако презрительный тон как будто ничуть не затронул Фрира.

— Вероятно, вы правы. Здесь, в этой грязной конуре, когда я увидел имена, нацарапанные на стенах, услышал, как приводят и бросают в камеры других… я, видно, снова почувствовал связь со своими. Я ведь обещал себе, что не допущу для себя особых условий. И теперь это так и есть. Вы говорите, что я случайно сдержал свое обещание. А представьте, что со мной не захотели обращаться лучше, что обращаются, как с ними, и вы не можете этому помешать; представьте, что в ваших силах только оттянуть развязку. Тогда случайностью становится мое согласие в лазарете; сама мысль о том, что мы с вами можем найти общий язык, совершенно противоестественна, и я неизбежно должен был отвергнуть ее, как только все стало на свое место.

— Не обманывайте себя! С вами и здесь обращаются не так, как с другими. Да вы и сами знаете, что было бы, если бы с вами обращались так же.

— Знаю.

— Этого не случилось, потому что для вас сделали исключение. И теперь решайте, что вас ждет дальше. Это будет нечто вроде самоубийства. — Томас коротко засмеялся. — Видите, вам так и не добиться, чтобы с вами обращались, как с остальными. Одно дело — подчиниться судьбе, и совсем другое — навлечь ее на себя. Разница огромная.

Фрир пожал плечами.

— Не так уж она велика, коль скоро это все равно произойдет.

— Коль скоро это произойдет, вы вообще не будете нужны — орудие, выброшенное на свалку.

Фрир нахмурился, словно пытаясь вспомнить что-то подходящее к случаю.

— Что ж, конструкция хорошего орудия должна предусматривать и самоуничтожение, если оно попадет в дурные руки.

— Это все хорошо на словах! — съязвил Томас.

— Слишком даже хорошо.

Томас встал и с раздражением ткнул пальцем во фляжку с водой.

— Как вы считаете, могут другие потребовать воды, а затем объявить, что они решили сорвать важное соглашение?

Фрира удивила мелочность его наскока.

— В какое положение вы меня ставите! Как мне оправдать привилегии, которых я для вас добился? Что я теперь скажу, когда вся правительственная машина пущена в ход и действует по плану, от которого вы самовольно отступились.

Фрир вдруг хватил фляжкой о стену. Она упала, и вода, булькая, растеклась по полу.

— Хватит притворяться, что мы сражаемся не в разных лагерях!

Томас не ожидал такой непреклонности. Спасибо, что у него, как всегда, замедленная реакция на откровенную враждебность. Сейчас это было кстати, и он даже успел подумать, что все-таки не откажется от попытки уговорить пленного.

— Что ж, я не прочь вспомнить, что мы в состоянии войны. — Он вынудил себя улыбнуться. — Но при сложившихся обстоятельствах это довольно странное требование с вашей стороны.

Он вышел из камеры и знаком приказал констеблю запереть дверь.

Томас приехал в зону и обнаружил, что совсем расклеился. Он пошел домой и бросился на постель. Но бездействие оказалось еще хуже: теперь ничто не мешало ему думать о крушении надежд, которые он возлагал на пленного; он опять видел перед собой омерзительные сцены — Лоринг с девушкой в постели — и непрестанно возвращался к мысли, что с тех пор, как его перевели сюда из столицы, неудачи следуют за неудачами: этот злосчастный лагерь интернированных, провал с Сеном — словом, все, все… Ни одного приятного воспоминания, чтобы прогнать страшные мысли, теснившиеся в мозгу.

Захотелось выпить, он встал и обнаружил, что бар пуст. Послал слугу за бутылкой виски и до его возвращения не переставая шагал по комнате.

Эта бутылка — уровень виски в ней понижался на глазах — была как бы символом краха всех планов, которыми он тешил себя с тех пор, как попал в эту проклятую дыру. Никогда прежде он не напивался средь бела дня, и не очень-то это ему помогло. По правде сказать, он заметил только одно: трудней стало отмахиваться от мыслей; в мозгу, как на экране, чередой мелькали унизительные картины всех его провалов.

Где же он сделал промах? Дело не только в неудаче с пленным. Поражение на всех фронтах — это признак какой-то серьезной ошибки в прошлом, а может быть, и глубокого изъяна в характере — изъяна, который исподволь медленно подготавливал поражение на поле боя, когда он — военачальник — уже бессилен помочь и только молча смотрит на разгром своих войск. А может быть, во всем виноват этот пакостник Лоринг с его новостью? Может, положение кажется особенно безнадежным из-за него? Но нет, сама эта мысль — доказательство упорного нежелания видеть, что в тот миг, когда он повернулся и вышел из камеры, он уже был разбит окончательно и бесповоротно.

Если бы эти два события не совпали! С каждым в отдельности он еще мог бы справиться, но они навалились разом, и одно убивало решимость, необходимую, чтобы одолеть другое. Значит, надо их разделить! Ведь это случайное совпадение. Надо рассмотреть их отдельно одно от другого, и тогда будет видно, чего стоит каждое.