Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

Вот ведь как устроен человек. Что, казалось бы, ему до того, что будет после его смерти? Нет, не безразлично!

Поднялись. Глянули за окно. Темнело. Теплый, все еще летний ветер не зло трепал куст лавра во дворе. Чистов, несмотря на свои сорок с лишним лет, человек чувствительный в общении с друзьями, растрогался перед расставанием. Увидимся ли? Это был не праздный вопрос… А если увидимся, то когда и какими найдем друг друга?

Хотел бы спросить: «Куда же теперь, Игнатьич?» Но не спросил, потому что не положено об этом спрашивать.

А Казанцева уже ждали на дальней по тем временам городской окраине, в двухэтажном, окруженном зарослями доме. Дом стоял на отшибе неподалеку от леса, и рядом была крутая, густо поросшая колючим кустарником балка. Здесь, в комнатке первого этажа, жила семья Саши Пересыпкина — того самого, с которым познакомиться довелось в «Картофельном городке».

…Я был недавно в этом доме, в этой комнате, и Полина Евграфовна — Сашина мама — рассказывала о жизни, угощала нас чаем, поглядывая на правнуков, которые играли рядом.

Привыкнуть к этому все-таки невозможно! Сами мы стали отцами, дедами, даже самая младшая Сашина сестренка, которая была во время войны совсем малышкой, уже взрослая женщина, а многие сверстники наши так и остались молодыми. Тот же Саша.

Тогда, в сорок третьем, они еще ждали отца, не зная, что как раз в то лето он пал смертью храбрых на Курской дуге. Они, как могли, приближали освобождение, не зная, что в сорок пятом сам Саша, «верный воинской присяге, проявив храбрость и мужество», тоже погибнет и будет «похоронен с отдачей воинских почестей в городе Ландсберг, Германия»…

Трагическая и прекрасная семья. А сколько их! Рядом была другая, такая же. Только и разницы, что у Пересыпкиных две дочки и парень, а там два парня и дочь. Но эти были вовсе круглыми сиротами: погибли и отец и мать.

Надо же! После войны породнились семьи, и вот бегают рядом с Полиной Евграфовной правнук и правнучка.

Кто знает, как сложилась бы его жизнь, останься Саша Пересыпкин в живых, но тогда он был опорой и главой семьи. То есть считалось, что все решает мать, ей — полное уважение, ее слово — закон, но сама она поступала так, как находил нужным Саша. Только Полина Евграфовна знает, чего ей это стоило. Парню- то было всего девятнадцать лет.

У оврага стоял почти не видный со стороны из-за густой зелени сарайчик. Саша сколотил его из горбылей и разнокалиберных досок. Сделал так, что можно было выскользнуть через заднюю стенку, к которой вплотную подступали кусты. Нередко спал там. Теперь поместил здесь Казанцева. Привел к сарайчику мать, сказал негромко:

— Там человек. Поживет у нас. Никто не должен его видеть. И ты тоже. Незачем. Еду будешь подавать через эту дыру, — показал, как отодвинуть доску.

Казанцев все слышал и дивился парню, хотя сам же и потребовал строжайшей конспирации. Жесткий паренек.

Сложность заключалась в том, что неизвестно было, как долго придется жить в этом сарайчике. Казанцев ждал возвращения из леса Гузенко. Удастся ли ему найти партизан? От этого зависели дальнейшие планы. Конечно, лучше бы найти людей, связанных с Большой землей…

Во всяком случае ждать решил не больше трех дней. Промедление было крайне опасно. После этого надо уходить с ядром будущего отряда. Место первой стоянки, куда затем подтянутся остальные люди, намеченные для ухода в лес, определили заранее. Определил, вернее, он сам, Казанцев, и помалкивал до времени. Но ходил, искал, присматривал со все тем же Сашей, и тот не мог не догадываться. А теперь на Саше лежали связь, согласование действий отдельных групп, и он же через свое «окно» должен был вывести людей в лес.

…А с Полиной Евграфовной Казанцев увиделся и даже перекинулся несколькими словами. Сам вышел, когда она в сумерках принесла поесть. Решил смягчить юношескую категоричность. Конспирация конспирацией, но чего же мы все будем стоить, если дело сведется только к ней? Однако попросил не говорить об этой встрече сыну. Попросил, смягчая просьбу улыбкой. Полина Евграфовна все поняла. Казанцев остался в ее памяти как большой человек.

Дома все эти дни Саша не ночевал. Мать, как всегда, ни о чем не спрашивала. То ли охранял постояльца, то ли ходил куда-то по делам. А наутро надо было идти на работу на лесопилку.

И наступил день, когда, увидев, что мама собирает еду для Казанцева, Саша сказал:

— Не нужно. Там никого уже нет.

Одна из особенностей оккупационной жизни была в обилии слухов и в том, как жадно люди внимали им. Ничего удивительного: потребность в информации сродни вечному человеческому стремлению сохранить главное — надежду. Человеку свойственно надеяться, и он жаждет знать (непременно!), что происходит в окружающем мире. Когда достоверных сведений нет, их заменяют слухи.

Не сказать, чтобы они возникали сами по себе. Их питала война. Ведь фронт был долгое время совсем рядом. В разгар ожесточенных боев за Севастополь на Южном берегу отчетливо слышали артиллерийскую канонаду. Да и сама Ялта (главным образом ее порт) подвергалась ударам нашей авиации и флота.

В Ялте тут же становилось известно о высадках десантов в Керчи, Феодосии, Евпатории, Судаке, на азовском побережье. События, драматические сами по себе, в слухах расцвечивались так, что трудно было понять, где истина, а где вымысел. Правда, и действительность была порой невероятна. Ну кто, например, поверит, что полсотни человек могут внезапным налетом захватить целый город — такой, как Евпатория, хозяйничать в нем всю ночь, разгромить комендатуру, освободить арестованных, взять пленных и документы, уничтожить склады и под утро уйти без потерь!

Вроде бы немыслимо. И находились люди, которые пожимали плечами: «Это что — радиостанция ОБС передавала?» А «ОБС» расшифровывалось так: «одна бабка сказала».

Между тем в Евпатории 6 декабря 1941 года все произошло именно так и даже похлеще: сейфы с документами из СД наши матросы заставили тащить на катер захваченных в плен гитлеровцев…

Будоражили, тревожили слухи и о таинственных событиях, происходивших время от времени на самом Южном берегу. Говорили о вооруженных стычках, настоящих боях, которые возникали то в Форосе, то в Кастрополе, то в окрестностях Алупки, а то и совсем недалеко от Ялты, в районе санатория «Золотой пляж». Это продолжалось всю первую военную зиму и всю весну.

Слухи слухами, но были и бесспорные факты. Как- то в начале апреля сорок второго немцы приволокли на буксире изрешеченную пулями легковую машину. Ехавшие в ней с фронта из-под Севастополя два офицера были убиты.

Ялтинцы с мстительным чувством, но и с тревогой наблюдали за переполохом, а в СД подняли на ноги всех…