Павел Загребельный - Европа-45. Европа-Запад

После долгих мытарств Пиппо Бенедетти возвращался в Геную. Правда, он путешествовал не по морю, а по суше, но так или иначе давно не был в родном городе, много лет не видел свою маму.

Пиппо Бенедетти ехал к маме. Если б его попросили рассказать о родном городе, он не мог бы этого сделать. Просто он знал, что город красивый, а объяснить этого не мог, не умел.

Наконец он возвращался. Бывший берсальер. Бывший партизан. Репортер римской коммунистической газеты «Унита» Пиппо Бенедетти ехал в Геную, туда, на эту генуэзскую уличку, притулившуюся между горами и морем на самом краю прекрасного города,— ехал туда, где живет его мама.

Он не пел песен, не разглядывал все вокруг. Наклонялся и наклонялся к рулю велосипеда, припадал все ниже и без устали крутил педали крепкими, жилистыми ногами. Тонкие колеса приятно шуршали по сухой дороге. Он ехал над самым морем. Нарочно выбрал этот путь, чтобы проехать вдоль побережья по Левантской Ривьере, постепенно вобрать красоту и ароматы этой благословенной земли, посреди которой лежала Генуя.

Он оставил позади себя желтоватые, цвета старой слоновой кости, скалы, озаренные солнцем, веселые и легкие, и скалы затененные, тяжелые, мрачные, будто тень убийцы. Оставлял позади себя рощи пробковых дубов, сухие лесочки пиний и кедровых сосен на таких горных вершинах, где могли жить только орлы. Каскады виноградников Лигурии окрашивали склоны в зелень и желтизну, смешивая алые и коричневые тона, багрянец и лиловую черноту. Красные утесы скал вставали на его пути, но шоссе змеилось вокруг них мертвой петлей, и Пиппо, бросая корпус то в одну, то в другую сторону, преодолевал эту петлю и видел далеко-далеко внизу окутанное зеленовато-сизой мглою море. Когда шоссе спускалось ниже, Пиппо проникал сквозь марево, покрывавшее море, и видел воду. Она имела фантастически-фиолетовый цвет. Представить себе такую воду невозможно — ее нужно увидеть. Наконец он увидел благословенную воду Лигурии!

Маленькие городочки на дороге. Одна длинная улица, прорубленная в скалах, старые домишки, сложенные из круглого камня, двери, выходящие прямо на улицу, поперек которой развешано белье. Смуглая детвора несется впереди его велосипеда, весело горланит: «Партизан! Партизан!» Откуда они знают, что он партизан? Ах, да, у Пиппо на груди медаль. Она прикреплена у него к пиджаку, к светлому, купленному в самом Риме пиджаку! Что ж, он возвращается в партизанский край, к родной маме!

Генуя...

Белые дома, зеленые виноградники, сизый камень посреди них.

Санто-Кампо — самое красивое кладбище, бело-зеленое чудо: зеленые мирты и лавры и белый мрамор. В Генуе все в белом мраморе, ведь неподалеку — Каррари, известные всему миру мраморные скалы Каррари, где ломал камень для своих скульптур сам Микеланджело.

Только стены мола, зализанные шершавым языком моря, черны, будто рыбья спина. Да еще собор Сан-Лоренцо не белый, а тигристо-полосатый. Даже мраморные львы у входа кажутся полосатыми. А возможно, это отблески витражей, желтых, как глаза тигра, и красных, как вино или кровь. Никогда Пиппо не замечал, что собор отличается чем-то от города, а теперь это невольно бросалось в глаза. Собор был полосатый, а не белый. Но все-таки он не такой мрачный, как в Милане. И не такой колючий. Он ласковый, как вся Генуя.

На пьяцца де Феррари Пиппо задержался. Его не пропускала густая людская толчея, разбушевавшиеся толпы, радостные скопища людей. По улицам Генуи катились волны народного карнавала. Гудели колокола, доносилась нахрапистость бубна, пели флейты и виолы, песни и крики смешивались в густую звуковую гамму, низкий гул мужских голосов переплетался с серебряными нитями детских голосов и женского смеха.

Летний карнавал в Генуе.

Партизаны сошли с гор, борцы против фашизма вернулись из сардинских тюрем, все, кто был преследуем, кто скрывался, кто страдал, сегодня должны были забыть обо всем и радоваться, смеяться, петь, выкрикивать что-нибудь совсем бессмысленное и веселое. И генуэзцы радовались карнавалу. Толпа разливалась по узким улицам, выкатывалась на широкие террасы набережной Консолячионе, людям было тесно под деревьями, под невысокими деревьями, растущими на приморских, бульварах, они рвались дальше, растекались по всему городу, всасывая, втягивая в себя каждого, кто попадался на пути.

Ни конца ни края этому карнавалу. Радость не признает времени. Она смело и щедро растрачивает его, зная, что время — самая дешевая вещь на свете — дается даром. Если время служит вам, а не вашим врагам, забудьте о нем. Разбейте циферблаты часов, выбросьте часы вообще!

Радость!

Пиппо Бенедетти не стал противиться магнетической силе карнавала. Он оставил велосипед во дворе какой-то улички, кажется это была виа Киркасси. Тоже толкался в толпе, тоже выдумывал что-то раскатистое и веселое, тоже пел. Его захватила бешеная феерия красок, мозаика лиц, движение, всеобщее ликование. Ходил за толпами с улицы на улицу, запечатлевал все в памяти, смеялся, шутил, глаза у него горели. Он возвращался в город своей молодости, вступал в эту молодость, сбросив с себя сразу десяток лет, и опять стал мальчиком с тонкими загорелыми ногами, мальчиком, прыгающим по каменистым пляжам родного моря, похожим на тех босоногих, что кричали ему сегодня на узких улицах: «Партизан! Партизан!»

Здесь не было мальчиков в белом, не было грустных их голосов, не звучала их песня-мольба, не было обращений к злому, жестокому богу. Как начался этот карнавал? Может быть, отцы францисканцы из монастыря, что высился в горах над Генуей, хотели устроить процессию,— ведь они только и умеют, что устраивать литургийные шествия и хоронить покойников. Но нет процессии, нет жалостного пения тонкоголосых мальчиков в белом — есть буйное кипение народной радости. При Муссолини могло ли быть такое? Диктаторы не терпят народного веселья. Диктаторам по душе одни лишь парады. В парадах они усматривают порядок, дисциплину, повиновение.

Муссолини каждый день устраивал на площади Венеции парады чернорубашечников, стоял на балконе как каменный идол, выкрикивал своим тонким резким голосом: «Чернорубашечники, народ Италии приветствует вас! »

Ложь! Народ Италии любит солнце, яркие краски, смех и песни, а не черные рубашки краснорожих головорезов! И он, Пиппо Бенедетти, партизан, расстреливавший ненавистного дуче, знал это, потому и стрелял в горах у озера Комо. А теперь он хочет побыть здесь, на улицах Генуи, под ярким теплым солнцем, среди белых улыбчатых домов.

Где-то внутри домов томятся старые камни. Холодные старые камни, покрытые пылью столетий. Они не видят веселого солнца и тоскуют. Не кладите камни внутри домов!

И дерева не кладите! Гуляйте под зелеными шатрами обнявшись, пойте свои песни, слушайте, как шумит зеленая листва над головой.