Павел Загребельный - Европа-45. Европа-Запад

Кого было больше на карнавале — женщин или мужчин? Пиппо давно уже не видел столько женщин, столько итальянских женщин и девушек сразу, и ему казалось, что мужчин здесь вообще нет. Примечал их только тогда, когда касался кого-либо плечом. Видел только женщин. Ему вдруг показалось, что мелькнуло в толпе лицо матери. Такие же миндалевидные черные глаза, прямой нос, прекрасные волосы. Длинные черные волосы, как у святой Инессы. Мать всегда любила расчесывать волосы. Сидела около окна и причесывалась, а Пиппо украдкой наблюдал за ней, любовался ее волосами, всегда полными тепла и таинственных запахов.

Поэтому, когда Пиппо заприметил в толпе высокую женщину с длинными волосами, когда сверкнули на него издалека большие черные глаза, он решил: мама! И стал пробираться туда, протискиваться, расталкивать людей. Но толпа была плотной. Она несла Пиппо совсем в другую сторону, он не мог преодолеть ее потока и только отчаянно глядел туда, где на мгновение появилась женщина с длинными роскошными волосами, а его уже несло все дальше и дальше, на пьяцца делла Нунциата, на корсо Петрарка, на виа Двадцатого сентября, мимо лицея Дориа и театра «Маргарета». На небольшой пьяцце Сикста Четвертого взвихренная радостью толпа закручивалась в тугое кольцо, клонилась то в одну сторону, то в другую, чтобы лучше рассмотреть то, что делается в середине, в самом центре пьяццы, откуда раздавались звуки бубна и флейт, где, вероятно, плясали. Тем, кому не оказалось места для танцев, кто не мог протолкаться к центру пьяццы, не терпелось хотя бы поглядеть, что же там происходит, в этом далеком и недосягаемом кругу. И Пиппо тоже задирал голову, вытягивал шею. Перед ним очутилась девушка. Такого же почти роста, как он, стриженная точно так же, как все итальянские девушки после войны, смуглая, гибкая, в черном мальчишеском свитере. Она становилась на цыпочки, чтобы заглянуть поверх голов, но у нее ничего не выходило, и девушка закусила губу, издав возглас досады.

Толпа прижала Пиппо совсем близко к девушке. Пиппо почувствовал, что это неудобно, некрасиво даже, но ничего не мог поделать. Девушка оглянулась, повернула к нему только голову, ибо тело ее было зажато между соседей, показала Пиппо смуглое маленькое ухо, красиво закругленный нос, уголок раскрытых губ, длинные черные ресницы ее дрогнули, и она молвила капризным, как у ребенка, голосом:

— Подними меня, а то не видно!

Ее просьба была настолько неожиданной, что Пиппо не задумываясь, почти машинально выполнил требование. Он бережно сжал ее и поднял так высоко, как только мог.

— Увидела! Увидела!—закричала девушка.— Ничего интересного! Я тоже так умею. Отпусти меня.

Он выполнил и этот ее приказ. Она снова оглянулась, повернув только голову. Черный, удлиненный, как у японки, глаз глянул на Пиппо.

— Как тебя зовут?

— Пиппо. А тебя?

— Клодина... Давай ходить вместе,— предложила вдруг девушка.

— Давай.

— Ты партизан?

— Был.

— А теперь?

— Иду к маме.

— Где ж она?

Он сказал, на какой улице живет его мать.

— О, это совсем в противоположной стороне от моего дома. Я живу в Нерви.

— Я проезжал его сегодня.

— Жаль, что я тебя не видела.

Спускался вечер, нес темноту с собой, и уже где-то готовили тысячи разноцветных фонариков. Генуя запылает огнями теплыми, как человеческие лица. До поздней ночи радостным клокотанием будут шуметь и полниться улицы. Генуэзцы, пьяные от свободы, беспечно начнут шататься из улицы в улицу, магнетическая сила толпы притягивает каждого, в орбиту радости попадут все.

Пиппо и Клодина без сопротивления подчинились великой силе массы, шли, не зная куда, говорили, не разбирая слов, кричали, когда кричали вокруг, и пели вместе со всеми, и смеялись тоже со всеми. Единственной их заботой было — не разлучаться, не потерять друг друга. Крепко держались за руки, время от времени поглядывали друг на друга, как бы желая убедиться, что это как раз тот человек, что встретился на пьяцце Сикста Четвертого.

— Знаешь что,— сказала Клодина, когда уже было совсем поздно, а карнавал не притухал, а все разгорался.— Ты партизан, у тебя, наверное, есть деньги?

— Есть,— сказал Пиппо.— А что?

— Не подумай только, что я гулящая какая-нибудь. Просто я очень бедная. И мне хочется есть.

— Почему же ты не сказала об этом раньше?

— Я забыла о голоде.

— Кстати, я тоже не ел с самого утра.

— Давай выберем где-нибудь уютное местечко и съедим макароны.

— Прекрасно!

Они нашли небольшую тратторию неподалеку от моря. Маленькую тратторию, где, вероятно, любили устраивать долгие посиделки искатели работы в порту, старые моряки, девушки с парнями, у которых не хватало денег на дорогие рестораны. Здесь стояли голые круглые столики на металлических ножках, маленькие стулья, щербатые тарелки, почерневшие от долгого употребления вилки. Но спагетти были здесь такие же, как в самых дорогих ресторанах, и томат был точно такой же, и красное вино, вино «россо», ничем не уступало винам в бутылках с позолоченными этикетками.

Особенно же если напротив тебя сидело удивительное существо, девушка в черном мальчишеском свитере.

А где-то там на улицах волны карнавала, и Пиппо и Клодина — будто обломки этой огромной радости. Он не выдержал первый и протянул через стол руку. Просто положил ее на стол и показал на нее глазами. Клодина, не переставая накручивать на вилку длинные хвосты спагетти, улыбнулась и накрыла его кисть ладонью своей левой руки.

Вдруг Клодина убрала свою руку. Ее длинные ресницы испуганно взметнулись. Глазами она показывала назад. Бенедетти оглянулся. За его спиной стоял невысокий старей господин весь в черном, с пожелтевшим, как дыня, лицом, лысый, какой-то весь старомодный и жалкий. Черную шляпу он держал в руке и кланялся не то Клодине, не то спине Пиппо, кланялся заискивающе-лебезящим поклоном.

— Сегодня утром я целый день был ребенком, а теперь опять старик,— сказал он.— Если же сяду за ваш столик, то еще раз вдохну молодость. Вы позволите?

Клодина кивнула головой. Она не привыкла отказывать старшим. К тому же этот синьор был такой торжественный и говорил столь непонятно, что она просто растерялась. Пиппо смотрел на старика с любопытством.

Что он им скажет? Кто он? Почему выбрал именно эту дешевенькую тратторию? Одет он был довольно пристойно и, очевидно, мог перекусить где-нибудь в более богатых кварталах города.

Старик положил свою шляпу на свободный стул, разгладил пожелтевшую от времени манишку, откашлялся и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Мысль проходит, как солнце сквозь стекло. Это — стихи. Чьи — не знаете? Я так и думал. Молодежь любит стихи, но мало знает их и совсем не интересуется их авторами. Хотите, я вас чуточку развлеку?