Владимир Возовиков - Время алых снегов

Он действительно не оглянулся на указатели «минного поля», смятые гусеницами боевых машин пехоты. Один раз в жизни можно поставить престиж батальона выше запретительных кусков фанеры. Условные мины смолчат, и никому не будет дела, каким путем ты привел батальон на рубеж атаки. Главное, привел в срок. По одному греху и у святых найдется...

Стыд пришел потом, когда командир полка хвалил батальон за скорость марша. Стыд переплавился в досаду и гнев, когда командир первой роты старший лейтенант Самарин, понимающе глянув на Нечаева, с одобрением заметил: «Великая сила — ловкий маневр». Такое одобрение хуже насмешки. Однако гнев Нечаева так и не получил выхода, потому что не Самарина же ему было распекать за собственную вину...

— ...Молчите? Вот то-то же! — голос руководителя учений вернул Нечаева из прошлого. — Так что оставим указки в покое. Если какого-нибудь молодца все же соблазнит запретная дорожка, надо взорвать мост. Вот этот, ближний к перевалу. Пусть тогда покрутится.

— Но... мост!

— Знаю, что мост, — полковник усмехнулся. — На время учений район для гражданского транспорта закрыт. А к отбою саперы новый сладят. Нынешний мост узковат, да и стар, его все равно перестраивать собираются; саперам — заодно тренировка... Ну а никто туда не сунется — так разминируем, и вся недолга.

Уже в темноте саперы прикрепили к опорам моста сильные заряды взрывчатки. В полукилометре по обе стороны реки залегли кольцом посты оцепления. Нечаев в полночь доложил по телефону о готовности. Полковник выспросил детали и, видимо, остался доволен. Предупредил:

— Установите дежурную связь со штабом и сами там не зевайте. Да, к сведению: на вашем участке авангардный батальон полка поведет капитан Самарин. Ваш воспитанник и преемник. Так что смотрите там — без поблажек!

— По-моему, товарищ полковник, Самарин нуждается в поблажках не больше других, — сдержанно отозвался Нечаев.

— Ну-ну, и пошутить с вами нельзя, — засмеялся полковник. — Желаю успеха, «диверсанты». _

Нечаев положил трубку, и показалось ему, будто «минное поле», на котором он два года назад оставил раздавленные гусеницами указки, протянулось сюда, к мосту, и надо идти по нему заново.

Люди зря думают, что судьба слепа. Вся она — как цепь отражений самого твоего начала, и, закручивая жизненную спираль, судьба обязательно возвратит тебя ко всем твоим следам, испытает на тех же ухабах, где однажды споткнулся. Пусть следы батальона на «минном поле» давно смыли дожди, занесли снега, засыпали камнепады — из собственной памяти Нечаев вытравить их так и не сумел. И тем более он не мог ручаться за память офицера батальона. Еще на тех давних учениях Нечаева стала одолевать тревога: как бы ротные и взводные командиры не взяли в пример себе «ловкий маневр» комбата. В душе ему даже хотелось, чтобы батальон поменьше хвалили. Но получалось наоборот: люди, озадаченные сердитым видом Нечаева, делали казалось бы невозможное.

Героем дня стал тогда Самарин. Он сумел провести приданные танки и боевые машины пехоты в тыл «противника» под защитой скал и внезапным ударом буквально расщепал опорные пункты на фланге обороны. Говорят, наблюдавший за боем генерал, чьи симпатии были поначалу на другой стороне, в сердцах произнес: «Вот что может натворить одна рота, если ее прошляпят!» А когда командир полка — человек крайне сдержанный — перед строем офицеров обнял Самарина и сказал: «Ну, сынок, говори желание — исполню, что в моих силах», Нечаев испытал ощущение личной вины перед Самариным, перед своим батальоном и всем полком. Он сделал фальшивой радость людей от добытой победы — ведь учения могли закончиться совсем иначе, если бы он в самом начале не повел батальон запретным путем. И оттого, что люди не подозревали, какой ценой куплен успех, вина Нечаева только усиливалась.

Он помнит, как Самарин, смущенный лаской сурового командира полка, поднял глаза на своего комбата — и радость в них мгновенно погасла. Быть может, ему представилось в ту минуту, как должен был намертво завязнуть батальон в огненных сетях «минного поля»? Быть может, и он ощутил двусмысленность своего положения? Или его просто тревожила угрюмость майора?.. Взгляд старшего лейтенанта стал неуверенно-просительным.

Нечаев знал, о чем просит командир первой роты. Самарин приходил к нему перед самым учением, и в штабе батальона под стеклом на столе остался его рапорт: «Прошу неделю за счет отпуска на поездку в Н. по семейным обстоятельствам...» Не сразу допытался Нечаев, что за семейные обстоятельства могут возникнуть у холостого офицера в самую горячую пору службы. Самарин упорно отмалчивался, однако в конце концов извлек на свет письмо.

— Прочтите.

Угадав женскую руку, Нечаев деликатно прочел лишь несколько строчек. Девушка писала Самарину, что ей сделал предложение один умный и красивый парень и теперь она не знает, как быть. Слово «красивый» она как будто даже выделила, может быть желая подразнить Самарина, который внешней красотой не блистал.

— Вот так обстоятельства! — рассердился Нечаев. — Да и стоит ли ехать-то, когда у нее такие колебания?

— Стоит! — с вызовом отрубил Самарин.

Нечаев вздохнул, сочувствуя ротному и завидуя ему в душе. Сам он женился неудачно. Долго служил в отдаленном гарнизоне, где выбирать не приходилось. А годы шли, друзья обзаводились семьями, и он обзавелся, поверив минутному чувству к женщине, случайно встреченной в отпуске... Семейная жизнь его состояла из сплошных трещин, но тем сильнее заговорило желание помочь Самарину! А помочь не мог: учения не отменишь. Один ротный в отпуске, другой только назначен. Отпусти еще Самарина — без рук останешься.

— Приходите после учения, может, что и придумаем, — ответил он как можно суше. — А пока дайте ей телеграмму: «люблю» и все прочее — учить вас в таких делах, надеюсь, не надо.

— Что телеграмма? Три строки! — огорченный возглас Самарина выдал его тщательно скрытое волнение.

— Дайте телеграмму в триста строк. Это стоит подороже, во всяком случае, в рублях. Она оценит, — Нечаев нарочно язвил, давая понять, что разговор окончен...

И вот позади учения, и, кажется, сама судьба шла навстречу Самарину, однако он не хотел принимать ее дар без согласия комбата. В другое время Нечаев оценил бы это в своем подчиненном, но тогда глаза его видели только указатели минного поля, вдавленные гусеницами в речную гальку. Никто в батальоне не имел права на поощрение, потому что оно было бы косвенным поощрением майора Нечаева. А Нечаев-то отлично знал, чего он заслуживает.

Майор отрицательно качнул головой. Лицо старшего лейтенанта стало хмурым и замкнутым. Он вытянулся перед командиром полка, ровным голосом отчеканил: