Виталий Мальков - В пекле огненной дуги

— Конечно, наложили, — поддержал его шутку Петров. — Решили, что он хочет их в суп использовать.

— Так что ты, дядька Степан, хорошенько подумай…

К амбару подошёл лейтенант, и все вскочили, приветствуя командира.

— Отделение готовится обедать, — доложил Потапов.

— Как настроение? — спросил Романцов.

— Настроение неважное, товарищ лейтенант.

— Почему так? — на лицо взводного легла тень обеспокоенности.

— Потому как в бой рвёмся, чтобы фрицев рвать, — скаламбурил Потапов. — Надоело тут сиднем сидеть. Чего ждём-то?

— Вот я, Вася, как раз по этому поводу и подошёл. Есть хорошая новость.

— Неужто? — Потапов повеселел. — Вы присаживайтесь с нами. Сейчас будем пробу снимать. Дядька Степан нам тут шикарный обед соорудил.

— Спасибо. — Романцов достал из кармана полушубка тряпичный свёрток и, развернув его, положил на сбитый из досок щит, заменявший стол, полбуханки чёрного хлеба и небольшой шмат солёного сала. — Вот, раскулачил маленько старшину, чтобы, значит, не с пустыми руками, — словно оправдываясь, произнёс он.

— О, вот это я понимаю! — удивлённо воскликнул Потапов и тут же принялся нарезать сало тонкими кусочками.

— Товарищи пограничники, прошу к столу! — Петров сделал рукой приглашающий жест и первым снял пробу, макнув в своё фронтовое блюдо кусочек чёрного хлеба. — Ох, братцы, вкус-то какой… — Он поцокал языком, изобразив на лице удовольствие.

— Эх, к такому обеду ещё бы по сто грамм. — Ефрейтор Михаил Лукинец мечтательно закрыл глаза.

— Вот тут ты, Мишаня, прав как никогда, — поддержал его Потапов и наигранно вздохнул.

— Ну, только если по сто, — весело произнёс Романцов, снимая с ремня флягу. — Чтобы не простыть.

Пограничники встретили слова и действия лейтенанта дружным одобрением. Потапов принял фляжку и поболтал её, прикидывая, сколько в ней содержимого.

— Почти полная! — радостно констатировал он, отвинчивая крышку.

Плеснув немного спирта в алюминиевую кружку, сержант протянул её командиру. Ручка кружки была обмотана верёвкой, чтобы не обжигать пальцы, когда пьёшь горячий чай.

— Ну, за наш первый маленький боевой успех, — произнёс Романцов и, выдохнув, глотнул из кружки.

Отделение, сидевшее вокруг щита на берёзовых чурбаках, тут же дружно приступило к обеду. Бойцы по очереди макали хлеб в ароматную полужидкую массу дымившуюся на сковороде, которую младший сержант переставил на «стол».

Как по заказу нигде по близости не слышалось ни взрывов, ни выстрелов, и можно было спокойно поесть.

— Ильяс, а что это у тебя за штуковина? — Лейтенант удивлённо смотрел на чеченца, вертевшего в руке необычный нож. Лезвие этого ножа было длиннее, чем у HP, и имело форму как у кинжала. Ручка же была точно такая, как у ножа разведчика.

— Да вот, в мастэрской дывызыи сдэлалы. — Давлетгиреев не скрывал гордость за своё холодное оружие.

— Что, вот так просто взяли и сделали?

— Нэт, нэ просто. — Чеченец довольно ухмыльнулся. — Я им спырта дал. Целый фляжка.

Семён припомнил, что Ильяс действительно откуда-то обзавёлся второй фляжкой и часто сливал в неё «положенные сто грамм». Теперь стало ясно, зачем он это делал.

— Немного неуставной, — усмехнулся взводный. — Но это, думаю, ничего. Воюй таким.

Возле обедающих появился дед Матвей. На нём был коричневый жилет из овчины.

— Как отдыхается, солдатики? — спросил он, окинув обстановку цепким, колючим взглядом.

— Всё в порядке, Матвей Устинович, — ответил Романцов. — Спасибо за заботу.

— Да чего уж там. Родной армии надо помогать.

Вообще дед Матвей был сумрачным стариком, который всё больше молчал и супил кустистые брови. Лишь изредка, находясь в сильном волнении, он мог разговориться. В один из таких моментов он рассказал о зверствах фашистов в Кучеряевке и окрестных сёлах. Слушать об этом было тяжело — сердце заполнялось горестью и ненавистью.

Там кого-то расстреляли, а тут — повесили, где-то отняли корову, а где-то — почти все запасы зерна и картошки. Людей немцы заставляли трудиться «на пользу фюрера и великой Германии» и тех, кто ленился или совершал какую-либо провинность, жестоко наказывали. При этом не щадили никого — ни стариков, ни женщин, ни детей.

Но особенное возмущение у Семёна, да и у других, вызывали рассказы о бесчинствах полицаев, которые вели себя ещё хуже оккупантов — грабили и насиловали. В разуме никак не укладывалось, что кто-то из советских людей добровольно пошёл служить в полицию и измывался над своими же согражданами. Потом Семён понял — видно, у любого народа во все времена есть такие отщепенцы, которым плевать на других людей, лишь бы самим хорошо было.

Семён с болью в душе слушал рассказы деда Матвея и его односельчан о том, как фашисты расстреляли старого коммуниста, воевавшего в Гражданскую, отказавшегося стать старостой села, и ещё одного мужика, который попытался спрятать хлеб и другие продукты.

— Но в основном это всё из-за полицаев наших… Генки Морозова, Кольки Тимошина и других, — сказал как-то дед Матвей. — Это они, сволочи, сами выдавали фашистам, кто в селе коммунист или при должности был. Люди без стыда и совести. Ничего святого… Видать, надеялись при новой власти вверх выдвинуться. Тьфу!.. Ну а кто ж ещё в полицаи-то

пойдёт? Только обиженные на Советскую власть да такие, как эти… разные ироды и обормоты непутёвые. Поганые людишки… Да и людьми-то их после этого назвать нельзя…

— Отец, садись с нами, — предложил ему Петров. — Угостим тебя сальцом и нашей макаловкой.

— И плеснём чучка, — добавил Потапов, который уже вновь лил из фляги в кружку.

— Ну, коль уж такое дело, не откажусь. — Дед погладил рукой свою седую бороду, доходившую ему до груди. — Я ведь тоже германца бил. В империалистическую. — Он принял из рук Потапова кружку и понюхал содержимое. — Ну, за победу над супостатом!

Шумно выдохнув, старик одним глотком выпил и, скривившись, крякнул.

— Хорош спиртец, — занюхав рукавом, одобрил он.

Потапов тут же поднёс ему ломтик хлеба, окунутый в макаловку.

— Благодарствую, служивый. — Дед Матвей откусил маленький кусочек и тщательно его прожевал. Он порозовел и сделался более разговорчивым. — Про Брусиловский прорыв слыхали? Вот я там, аккурат, и принимал участие…

Старик призадумался и тяжко вздохнул, очевидно, припомнив те далёкие дни и ратные подвиги.

Разговоры вокруг поутихли. Все приготовились слушать дальше старого солдата. Между тем Потапов опять налил в кружку и теперь протянул её «повару».

— Да, повоевали мы тогда на славу, — продолжил дед Матвей. — Всыпали как следует и австриякам, и немчуре. Правда, и самим крепко досталось… — Он снова погладил бороду. — Но честь русского оружия мы не посрамили… Наша Третья армия наступала через болота Полесья…Многих там оставили… Эх-хех-хех… — Старик немного помолчал и заговорил вновь. — Да, видать, не пошёл тот урок на пользу Германии, коль опять полезла на Россию. Надо в этот раз дойти до Берлина, до самого логова гитлеровского… Поймать этого мерзавца за хвост и спросить с него за все те злодейства, что фашисты на нашей земле учинили. Строго спросить…