Виталий Мальков - В пекле огненной дуги

— Эй, Васылый, ты жэ камсамолэц, а вэриш в такое, — не то в шутку, не то всерьёз сказал Ильяс Давлетгиреев. — Как так, а?

— Да, комсомолец! — Потапов нахмурился. — Ну и что с того? При чём здесь вообще комсомол?

— Как при чём? — поддержал чеченца Лукинец. — Комсомолец не должен верить во всякие россказни. Правильно Ильяс говорит. Ты ещё скажи, что есть черти и бог.

— Бога и чертей нет, — уверенно произнёс Потапов. — Это понятно. А Шубины… тут совсем другое дело. А, товарищ лейтенант, другое?

— Хм… — Романцов почесал затылок. — Я думаю, что нет никаких шубинов, и всё можно объяснить вполне научно.

— Ну, нет так нет, — недовольно буркнул Потапов и вылил из фляги последний спирт. — Кто ещё не пил?

Оказалось, что пригубили уже все, и сержант протянул кружку командиру.

— Тогда это вам, товарищ лейтенант.

Подумав пару секунд, Романцов взял кружку и выпил.

— Короче, диспозиция такая, — сказал он, когда перевёл дух. — Сегодня получен приказ командующего армией. Утром пойдём в наступление.

— Ну наконец-то! — Потапов обрадовано потёр руки. — Намнём теперь фрицам бока. А то непонятно чего тут высиживали.

— Вася, это ты от спирта, что ли, такой храбрый стал? — с усмешкой спросил Петров.

— Да я таким и был, если ты не заметил, — огрызнулся Потапов.

— Ну-ну… завтра поглядим на тебя, — поддержал Петрова Лукинец.

— И поглядите! — Потапов набычился. — А я на вас погляжу…

— Ну всё, кончайте болтовню. — Лейтенант поднялся со своего чурбака. — Готовьтесь, а я пойду проветрюсь.

Поправив на полушубке ремень с кобурой, он пошёл в сторону передовой.

Остатки обеда отделение доело почти без разговоров. Очевидно, каждый задумался о завтрашнем дне, который обещал быть не простым…

Согласно приказу командующего армией, 162-я дивизия в восемь часов утра 17 марта должна была начать наступление в северном направлении с выходом к сёлам Голенищево и Фойкино, с целью перерезать дорогу, соединяющую города Дмитровск-Орловский и Кромы.

Ещё ночью полк выдвинулся на позицию. У многих было приподнятое настроение, как и перед атакой на Кучеряевку, хотя все понимали, что в этот раз лёгкой победы не будет — немцы хорошо укрепились и были готовы к обороне.

Сидя в траншее, Александр припомнил в деталях свой разговор с полковым особистом — лейтенантом госбезопасности Южаковым, состоявшийся два дня назад. Особист вызвал его ближе к вечеру в избу где квартировали комбат и батальонный комиссар, но сами они в этот момент там отсутствовали, так что разговор происходил с глазу на глаз.

Предложив Александру присесть на лавку, Южаков долго ходил перед ним туда-сюда, заложив руки за спину и о чём-то размышляя. Лицо его было сосредоточенным и словно чем-то обеспокоенным. Лет тридцати или около того, высокий и широкоплечий, обладающий тяжёлым взглядом, он производил подавляющее впечатление. Александр уже однажды общался с ним, ещё на Урале, и сейчас, как и тогда, чувствовал себя неловко рядом с этим человеком, который, казалось, знает про всех всё и даже больше. Даже это затянувшееся молчание действовало угнетающе.

— Я вызвал вас, товарищ Романцов, вот по какому поводу, — наконец заговорил Южаков, продолжая расхаживать взад-вперёд по комнате, но после этой фразы выдержал длительную паузу.

Александр невольно напрягся, ожидая продолжения, и начал строить в уме разные предположения. Попытался припомнить, не взболтнул ли где-то чего-то лишнего, что могло стать поводом для этого вызова.

— Меня интересует… — Особист остановился перед Александром и вперил в него пристальный взгляд, от которого стало не по себе, — настроение бойцов вашего взвода. Что вы можете мне сказать?

— Да нормальное настроение. — Александр приободрился. — Наступления ждут.

— Ждут, значит?

— Ну да.

— Это хорошо. — Южаков опять заходил. — Может, недовольства какие высказывают?

— Да нет, недовольств я, вроде, не слышал, — осторожно ответил Александр, решив не развивать эту тему, хотя, конечно, пару раз пресекал подобные высказывания. Желания откровенничать с особистом у него не имелось, так как ненароком легко можно было навлечь беду на кого-либо из своих подчинённых. Ведь над лейтенантом Южаковым был ещё начальник особого отдела дивизии капитан госбезопасности Кравчук, о котором ходили нехорошие слухи. Говорили, что он поощряет доносительство, любит «стряпать дела» и не брезгует никакими подлостями. К счастью, с капитаном Кравчуком Александру пока ещё встречаться не приходилось.

— Уверены?

— Уверен.

Южаков вновь остановился и повторил свой приём со взглядом.

— А вот мне известно, что ваши бойцы ругают командование. Что скажете?

— Я не слышал, — после паузы произнёс Александр, стараясь придать своему голосу уверенности и выдерживая этот тяжёлый, буравящий взгляд особиста.

Южаков неопределённо хмыкнул и вновь заходил.

— При штурме Кучеряевки никто не проявлял трусости? — сменил он тему.

— Да нет, я таких не заметил.

— Допустим, — с сомнением произнёс Южаков. — Ладно… А что вы можете сказать о рядовом Давлетгирееве?

— Об Ильясе? — Александр пожал плечами. — Да ничего плохого. Хороший парень, комсомолец. При освобождении Кучеряевки проявил отвагу. Подорвал гранатой немецкий бронетранспортёр. Во взводе его уважают.

— Хм… Вы должны понимать, товарищ Романцов, что рано или поздно начнётся наше наступление, и, по-видимому, дивизии предстоят тяжёлые бои. Так что вопросы я задаю вам далеко не праздные.

— Да-да, я понимаю. — Александр кивнул.

— Вы не думайте, что мне хочется кого-то заклеймить для галочки… лишь бы показать свою работу… А если действительно кто-то предаст или струсит в самый острый момент? Вина за это ляжет и на меня. Скажут, что я проглядел… недоработал… что-то упустил…

Южаков присел на лавку рядом с Александром.

— А чеченцы, сами понимаете, народ непростой… С ними не раз уже возникали… хм… проблемы… Ещё меня интересует рядовой Чепурной. Может, замечали за ним что-то негативное?

— В смысле? — не понял Александр.

— Ну, например, высказывал недовольства в адрес советской власти или лично в адрес товарища Сталина? Или какие-то странные мысли, идеи… Не было?

— Что значит, странные?

— Странные — это такие, которые не соответствуют нравственному облику советского человека, — с расстановкой произнёс особист. — Вы понимаете, о чём я?

— Не совсем, — честно ответил Александр. Он действительно не понимал, к чему ведёт разговор Южаков.

— Дело в том, что родственник Фёдора Чепурного, а если точнее, то его родной дядя, в Гражданскую воевал на стороне белых. Был унтер-офицером. Расстрелян в двадцатом году как активный участник борьбы с советской властью. То есть у Чепурного есть повод иметь личную обиду на советскую власть. Так понятней?