Овидий Горчаков - От Арденн до Берлина

В 4.30 свистнула первая пичужка. 4.45. Не слышно ни крика петухов, ни лая собак. Значит, поблизости нет никаких селений. 5.00. За лесом, набухая пламенем, встает заря. Мощным крещендо встречает лесной оркестр птиц и цикад всплеск солнца над лесом.

По расцарапанному, сочащемуся кровью лицу пилота сильнее бегут ручейки пота. Он жжет царапины. Трудно дышать. Пилот срывает с головы белый пластмассовый шлемофон с забралом из дымчатого стеклопластика и бросает его вниз, где еще темно, расстегивает на груди нейлоновый темно-зеленый комбинезон со шнуровкой.

Сбит над вражеской территорией. Подобно большинству летчиков, он никогда не верил, что такое может приключиться с ним. С кем угодно, только не с ним, И вот он сбит. И висит между небом и землей. Жарится на солнце в этом чертовом нейлоне, сунутый в духовку, как индюк в фольге.

Из правого нагрудного кармана комбинезона он вытаскивает и развертывает большой нейлоновый белый платок с цветным изображением звездно-полосатого флага и обращением, напечатанным несмываемой краской на разных языках: на английском, бирманском, таи, лао, камбоджийском, вьетнамском, малайском, индонезийском, китайском, французском, голландском… «Я гражданин США, — говорится в обращении. — Я не говорю на вашем языке. Несчастье вынуждает меня просить у вас помощь в получении пищи, убежища и защиты. Пожалуйста, доставьте

меня к тому, кто сможет обеспечить мою безопасность и отправить меня обратно к моим соотечественникам. Мое правительство вознаградит вас».

Но как он спустится вниз?

Попробовал раскачаться на стропах, пытаясь ухватиться за ствол дерева. Дело смертельно опасное — а вдруг купол парашюта сорвется с сучьев! Тогда поминай как звали. Все же он раскачался, дотронулся носком ботинка до гладкого как мрамор неохватного ствола баньяна. Ни зацепиться, ни ухватиться.

И тут случилось то, чего пилот «фантома» никак не ожидал. Мимо уха прожужжала пчела. Он досадливо отогнал ее рукой. Пчела улетела. Он не знал, что пчела эта была разведчицей и полетела она в свое гнездо, чтобы позвать других пчел.

Что-то дробно застучало по листве огромных каепутовых деревьев внизу. Это были «коньята» — древесные пиявки. Истомленные зноем, они падали с кроны баньяна, ища прохладу на земле. Несколько пиявок упало на лицо и руки пилота. Чуя запах человека, они мгновенно присосались к телу, стали жадно пить кровь. Его передернуло от чувства гадливости и омерзения. Он отодрал одну пиявку, другую. Они были небольшие, эти «коньята», — размером с полпальца, цвета копченой колбасы, клейкие и теплые. Он вспомнил, что эти кровососы оставляют в ранках свои ядовитые хоботки. Их следует прижигать огнем зажженной сигареты, спички или зажигалки. В кармане он нащупал ронсоновскую зажигалку. Проклятье! Одна из пиявок норовила забраться в ухо! Говорят, если она заберется в глаз, то высосет всю жидкость из глазного яблока.

Подернутое дымкой испарины раскаленное небо было пустым. Он не знал, что специальный радиопередатчик, прикрепленный к подвесной системе парашюта, вышел из строя во время катапультирования и не радировал его координаты…

Из висевшего на вершине каепута пчелиного гнезда, похожего на объемистую корзину, вылетело облачко черно-коричневых с золотым отливом диких пчел. Пчелы летели в зеленом полусвете за пчелой-разведчицей. Летели с грозным жужжанием прямо к болтавшемуся на стропах высоко над землей пилоту. Пчелиный рой походил на шаровую молнию, только это была темная молния. Первый же укус заставил его застонать от боли. Но он еще не знал самого страшного — не знал, что это были плотоядные пчелы и прилетели они на запах крови. Лишь на несколько минут удалось ему отогнать пчел дымовыми и осветительными патронами, и вновь его обволакивал темный гудящий рой. Обессилев через несколько часов сумасшедшей, отчаянной и безнадежной борьбы с пчелами-людоедами, он умолк. Руки его повисли.

А из каепутовой чащи на запах крови, зловеще жужжа, летел второй темный и хищный шар. Этот рой голодных пчел уже не встретил сопротивления.

Через несколько дней его нашли местные охотники. Нашли то, что от него осталось. В спекшемся нейлоновом комбинезоне белели кости скелета.

Эту историю Виктору Кремлеву рассказал его переводчик Нгуен Ван Хоан. Кремлев ехал из Ханоя на юг. Это было в год буйвола по вьетнамскому календарю — за три года до победы героического народа Вьетнама над заокеанской державой и над местными врагами.

— Такой смерти и врагу не пожелаешь, — сказал Хоан. — Хотя этот парень был солдатом неправого дела, грязной войны.

Кремлева не на шутку взволновал рассказ Хоана. На войне он привык к смерти от пуль, бомб и снарядов. Видел растянутую на недели и месяцы агонию раненых в госпиталях. Казалось, все видел, обо всем слышал. И вдруг этот рассказ о пчелах, нежданная экзотика смерти, всегда разной и такой в конце концов одинаковой.

— Скажи, Хоан, ты не знаешь имени того американского летчика? — спросил Кремлев, подчиняясь какому-то смутному и тревожному предчувствию.

Хоан, сунув в рот московскую папиросу, достал из кармана потрепанную записную книжку, быстро перелистал ее.

— Эрик Худ, — сказал он. — Первый лейтенант Эрик Худ-третий.

Кремлев давно бросил курить, а тут закурил, попросив у Хоана привезенную им же, Кремлевым, из Москвы папиросу. Вспомнились Виктору та «черная вдова», и ее пилот, и как его спасали арденнские патриоты. Эрик-третий, сын Эрика-второго, плоть от плоти… Сын мой, враг мой…

Почти тридцать лет прошло, а Кремлев вдруг с пронзительной яркостью вспомнил малыша, белокурого херувимчика на роликах с игрушечным луком, в индейском костюме, с перьями на голове.

Да, Эрик Худ-третий был воином неправого дела. Не то что его отец Эрик Худ-второй, солдат правого дела, союзник. И нет ему, Эрику-третьему, прощения. Горькая игра судьбы. Трагедия Америки. Американская трагедия.

«…Вам, конечно, было нелегко найти меня — после Эрика я дважды выходила замуж, меняла адрес и фамилию.

Мне долго не давала покоя судьба Эрика. По совету своего психоаналитика я связалась даже с известным голландским ясновидцем Маринусом Б. Дайкшерном, который нередко помогал полиции стран Бенилюкса и Федеративной Германии восстанавливать историю таинственных убийств и находить могилы солдат, убитых на войне. Говорили, что он умеет читать прошлое, как книгу, но, видно, он просто зарабатывал на горе родственников этих солдат; он так и не мог ничего рассказать мне об Эрике. Это сделали Вы, и я безмерно благодарна Вам.

Вы спрашиваете, мой дорогой друг, о последних днях моего незабвенного супруга Эрика Фишера Худа-младшего. Я несколько раз ездила на его могилу в Арденнском лесу в Бельгии, но что я могу знать о его военной жизни! Только то, что рассказывают очевидцы. Когда его представляли к высокому ордену, представители нашего военного министерства получили следующие письменные показания от мэра селения Мейероде, фотокопию которого я Вам, как его другу, пересылаю.