Овидий Горчаков - От Арденн до Берлина

Вдруг поднялся дикий хохот: начали раздавать какие-то резинки, похожие на презервативы. Догадкам и остротам не было конца. Оказалось, что эти колпачки необходимо было надеть на дула винтовок и автоматов, чтобы не замочить их морской водой. Этот смешной эпизод поднял у всех настроение, а надо признать, что до первого взрыва смеха настроение у всех было как у смертников. Моральное состояние не только рядового и сержантского состава, но и офицеров еще никогда не было таким низким. Былой энтузиазм незаметно испарился. Страх сковывал всех. Предсказывали девяностопроцентные потери. Многие отчаянно молились богу. «Нас посылают на верную смерть», — шептали друг другу солдаты.

Эрик Худ испытывал на себе всю заразительность массового психоза — и он тоже стал страшиться высадки. Шепот перерастал в ропот. Ропот чуть ли не вырос в бунт даже среди ветеранов трех нелегких высадок: в Северной Африке, Сицилии и Италии. Солдаты умоляли, просили, требовали отправить их домой, в Америку. Так было даже в 1-й пехотной дивизии, известной под названием «Большая красная первая». Ее называли еще в прессе «самой закаленной, самой стойкой, самой гордой дивизией в американской армии».

Потом Эрик прослышал, что вероятность успеха операции «Оверлорд» («Верховный владыка» — название придумал Черчилль) составляет не более пятидесяти процентов: «фифти-фифти».

— У нашей мощной военной машины, — заключил Эрик Худ, — опасно барахлил аккумулятор! Или так можно выразиться: человеческий фактор был не на высоте. Подобно многим, я думал: а вдруг нами хотят пожертвовать, чтобы доказать Сталину, что высадка невозможна! Нам приказали отправить все личные вещи за казенный счет домой, запретили посылать радиограммы родным, говорить с ними по телефону. Разнесся зловещий слух, позднее подтвердившийся, что все наши письма перехватываются, а лагери наши охраняются как концентрационные. Все это только нагоняло страх на наших людей. Реальные опасности, ожидавшие нас в Нормандии, померкли по сравнению с теми, которые нам мерещились. Про себя скажу, что в Нормандии я как бы вторично родился, так велика была моя радость, что почти все наши страхи оказались ложными, а действительные трудности вполне преодолимыми. Тогдашний командующий 1-й армией генерал Омар Брэдли оказался на высоте стоящих перед ним задач. Пожалуй, он справился с ними лучше, чем справился бы Паттон, который надеялся возглавить 1-ю армию. Брэдли больше годился для операции «Оверлорд». Стихией Паттона были танковые рейды. В сущности, он оставался лихим кавалеристом, а кавалерия, даже бронированная, не могла высадиться на Омаха-бич. Времена Вильгельма Завоевателя давно прошли.

Дивизион Эрика высадился на участке побережья по кодовому названию Омаха-бич и напоролся на жесткую оборону дивизии вермахта, проводившей на этих участках учения. Немцы едва не сбросили его в Ла-Манш. Британцам повезло: они высадились на участках «Золото», «Юнона» и «Меч», которые обороняли части власовской РОА. Все они были так распропагандированы агитаторами подпольной антифашистской организации, что дружно ударились в бегство, открыв ворота второму фронту. (И Кремлеву пришлось поработать с подпольщиками, чтобы обеспечить союзникам столь теплый прием.) Войскам генерала сэра Майлза Демпси, командовавшего 2-й британской армией, таким образом, пришлось иметь дело лишь с немецкими офицерами и унтерами дезертировавшего войска. Так оправдалась подпольная расшифровка акронима РОА — «русский обманет Адольфа»! (Акции Власова катастрофически упали…)

Точно так же повезло и 2-му батальону американских рейнджеров под командованием подполковника Джеймса Раддера, который атаковал доты Атлантического вала на известковых скалах над участками Юта и Омаха. Два батальона власовцев исчезли после первых выстрелов. Многие из них присоединились к нормандским маки.

В день «Д» Эрик Худ высадился вместе с французами под «зонтиком» из летающих «сверхкрепостей» «Б-29». Эмоции американцев были всецело подчинены боевой обстановке. Другое дело — французы. Внешне они ничем не отличались от джи-ай: та же форма, то же оружие, только пестреет наплечный трехцветный шеврон Свободной Франции. Почти все они падали на колени, целовали соленый песок родины, даже зарывались лицом в этот песок, бросали его горстями вверх, плакали без всякого стыда. А какие невероятные сцены разыгрывались на дорогах, где французов поджидали толпы их соотечественников — крестьян, макизаров, появившихся словно из-под земли. Ну и темперамент у этих галлов! Шум, крик, истерика и снова — смех и слезы. Крестьяне угощали солдат терпким и кислым нормандским виноградным вином и крепчайшим яблочным кальвадосом в запотевших на жаре бутылках. Солдаты совали крестьянам сигареты «Лаки страйк» и «Кэмел» в обмен на цветы, виноград и яблоки. Эрик с восхищением смотрел на молодых парней и чудесных девушек из маки, обвешанных трофейным оружием, «люгерами» и пистолетами-пулеметами, с белыми повязками на левом плече.

Предупрежденные по радио Би-би-си о начале долгожданного вторжения с Ла-Манша за двое суток, они нападали на отступавшие немецкие войска, минировали дороги, не спали по двое-трое суток, нанося на карты все передвижения проклятых бошей, систему прибрежной обороны. Они выставили на дорогах своих регулировщиков, пометили участки, заминированные бошами, противотанковые засады.

Виктор Кремлев слушал друга с огромным интересом — ведь он все это видел с другой стороны…

Роль партизан Франции, Бельгии, Голландии в успехе вторжения просто невозможно переоценить. Эрика поразил один случай в конце июня, когда американцы готовились к штурму вражеского укрепленного района Остек милях в пяти от большого города-порта Шербура. Трехдневные атаки не принесли успеха — Остек был окружен минными полями, танковыми ловушками и автоматическими огнеметами. Тогда американцы выслали парламентеров на «джипах» к немецкому начальнику — майору Кюпперсу. Во главе парламентеров был генерал, командир 4-й дивизии. В бункере майора генерал развернул оперативную карту и указал на ней силы, которые он намеревался бросить на штурм. Майор с деланной усмешкой взглянул на карту и остолбенел: немецкие позиции на ней были нанесены более детально, чем на карте самого майора, причем с абсолютной точностью указывались все секреты немцев: численность войск, их вооружение и запасы боеприпасов, даже имена офицеров. И майор Кюпперс сдался. Битва за Остек, звено Атлантического вала, была выиграна партизанами-подпольщиками!

Первыми о вторжении сообщили немцы. В Нью-Йорке и Филадельфии об открытии второго фронта услышали вскоре после полуночи 6 июня. Перед самым рассветом официальное заявление на коротких волнах сделал помощник Айка по печати. Через несколько минут по радио выступил и сам Эйзенхауэр. Но все газеты перещеголяла «Лос-Анджелес тайме»: слово «Вторжение!» там было набрано восьмидюймовыми буквами. Такого еще никогда не бывало! Многие газеты перестали даже печатать рекламу! По всей стране трезвонили церковные колокола, ревели сирены ПВО, гудели все заводы и фабрики, сигналили миллионы автомобильных клаксонов. Пег писала Эрику, что даже для нее это был самый волнующий в жизни день. А для Эрика?! Не только волнующий, но и счастливый. Во всех церквах молились за успех высадки. А вечером, писала Пег, когда село солнце, на целых пятнадцать минут вспыхнули огни статуи Свободы, погашенные сразу после черной трагедии в Перл-Харборе. А в десять вечера люди плакали, слушая срывающийся от волнения глухой голос президента Рузвельта, который молился за сыновей Америки на том далеком, омытом кровью нормандском берегу.