Овидий Горчаков - От Арденн до Берлина

Это было похоже на чудо: забастовщики и прогульщики и те возвращались на работу. Резко подскочило число доноров. Люди покупали облигации военных займов, и мало кто желал погашать их. В домах и на всех предприятиях без конца передавали записанные на пленку радиорепортажи прямо с дымящегося берега Нормандии. Никогда прежде не чувствовала себя Америка такой единой, такой сильной, такой правой.

Сколько незабываемых впечатлений! На площади у мэрии местные мальчишки топтали нацистское полотнище и портрет бесноватого фюрера с усиками а-ля Шарло.

Тогда всем казалось, что американцы, англичане, французы обратят бошей, обескровленных в гигантских сражениях на Восточном фронте, в безостановочное бегство. Во французских городах громили биржи труда, срывали со стен грозные двуязычные немецкие приказы, освобождали заложников. Кончилась четырехлетняя черная ночь оккупации во Франции.

Немцы ушли, но остались пустые лавки, кафе и бистро. Даже конина была роскошью. Правительство Виши исчезло как дурной сон. Женщинам, жившим с бошами, обрили головы. Всюду белели теперь листовки маки: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!.. Вив ля Франс! Вив де Голль!»

Эрик Худ гордился тем, что его 1-я армия первой высадилась в Нормандии, первой прорвалась в Сент-Ло, пустив в этот прорыв 3-ю армию Паттона, первой — за французами — вошла в Париж, а затем в Бельгию и Люксембург…

(И первой, будет потом вспоминать Виктор Кремлев, прорвала линию Зигфрида, первой ворвалась в Германию и форсировала Рейн, первой встретилась с советскими солдатами на Эльбе, похоронила больше солдат, чем другие американские армии.)

— Эх, если бы только это было в сорок втором, ну хотя бы в сорок третьем, ты представляешь… — вздохнул Виктор.

— Да что ты мне все про это?! — взбеленился Эрик. — Я-то в чем виноват?!

— Ты представляешь, говорю, сколько тысяч, а может, миллионов наших советских солдат были бы сегодня живы?

Эрик Худ помолчал, подумал и тихо сказал:

— Представляю, Виктор. Прости меня… Почти таким же счастливым днем, как день «Д», стал и день освобождения Парижа — 25 августа.

В освобождении Города света от фашистского мрака приняли самое деятельное участие и советские партизаны из отряда «Сталинград» — они вошли в столицу через Булонский лес, захватили и бывшее здание советского посольства, водрузили на нем красный флаг, шесть дней они дрались против гитлеровцев плечом к плечу с поднявшими восстание волонтерами французского Сопротивления.

Пег писала, что в тот день она была в Нью-Йорке. Самый большой в мире город словно сошел с ума от радости. Люди на улицах плакали, обнимали и целовали друг друга. Громадные толпы танцевали и пели. Какие-то девицы от избытка чувств раздевались донага и голышом вскарабкивались на фонарные столбы. Около сотни тонн конфетти, порванных телетайпных лент и телефонных книг покрыли толстым слоем улицы Манхэттена. На Таймс-сквер и Рокфеллер-плац шли стихийные митинги. Качали беженцев из Европы. По радио передавали французские песни. Духовые оркестры снова и снова исполняли «Марсельезу». Все сходились на том, что война дольше октября не продлится. Во всех отелях появились объявления о приеме заказов на номера, начиная с первого дня мира, и Пег тоже зарезервировала номер в гостинице «Элизе». Находчивые предприниматели принялись за изготовление миллионов праздничных флажков. Все ждали праздника Победы.

Виктор вспомнил Париж в годы оккупации.

Париж всегда Париж. Даже во время четырехлетней ночи оккупации он оставался Парижем. Из-за нехватки электроэнергии погасли яркие рекламы магазинов, сияющие витрины, закрылись почти все театры, кинотеатры и кабаре. Остановились лифты на Эйфелевой башне. Парижане вели полуголодное существование, «чрево Парижа» почти пустовало, но «черный рынок» ломился от самых дорогих яств. И все же, как убедился Кремлев, пробегая в бистро глазами объявления в «Пари суар», по-прежнему пела Эдит Пиаф. В «Елисейском клубе» выступал с эрзац-ковбойскими песнями молодой певец Марселя, любимец кабаре Лазурного берега Ив Монтан. На Пляс Пигаль вовсю работали бордели и вертепы, посещаемые офицерами вермахта. Что-что, а «сладкую жизнь» Парижа комендант города генерал фон Хольтиц не прикрыл. Собственными глазами видел Виктор длинную очередь у кинотеатров, где шли такие боевики, как «Еврей Зюсс», цветной «Барон Мюнхгаузен», «Девушка моей мечты» с Марикой Рокк и «Убийца живет в номере 21».

На лезвии бритвы балансировал великий шансонье и замечательный подпольщик Морис Шевалье. Прежние его поклонники отвернулись от него как от коллаборациониста. И напрасно. Потому что Шевалье вел смертельно опасную игру, в ходе которой он мог легко стать жертвой как патриотов-подпольщиков, так и гестапо. У сорокадвухлетнего шансонье были свои давние счеты с бошами. В 1916 году он сумел, подделав документы, бежать из германского лагеря военнопленных, куда он попал раненым. А во время второй мировой он сам поехал в концентрационный лагерь, чтобы поднять дух своих пленных соотечественников. Он жил в вишистской Франции, и немцы, зная о его любви к еврейке, шантажировали его, заставляли его развлекать их. Подполье разрешало ему делать это — он привозил обратно ценные разведданные. Маску свою он носил так хорошо, что Биби-си объявила его предателем своего народа. Маки пытались даже убить его, но все, к счастью, обошлось, и в освобожденном Париже Морис Шевалье под гром оваций выступал вместе с Марлен Дитрих. А в зрительном зале сидел «освободитель отеля «Риц» Эрнест Хемингуэй…

1-я армия наступала по северной Франции, пересекла бельгийскую границу и в начале сентября взяла Намюр и Аахен. Теперь ей предстояло взломать линию Зигфрида.

Вспоминая свой путь во Франции и Бельгии, Эрик Худ не мог сказать, чтобы он был очень уж трудным. У краутов не хватало сил, чтобы сдержать натиск американских и британских армий. У правого соседа 1-й армии — 3-й армии генерала Джорджа Паттона — был такой поразительный случай. Однажды ночью Люфтваффе бомбили лагерь немецких солдат и офицеров. Военная полиция открыла ворота лагеря и выпустила военнопленных, взяв с них честное слово, что они вернутся в лагерь после налета. И что же? Из тысячи краутов не вернулись только полсотни! Вот до чего дошла деморализация вермахта!

Июнь — июль — август. Такого долгого и жаркого лета не было в его жизни. Эрик чувствовал себя освободителем, но сознавал, что сотни тысяч французских макизаров сами сделали все, что было в человеческих силах, ради своей свободы. Это были союзники, друзья. И таких же людей он встретил в конце лета в Бельгии, когда прорвался туда с 1-й армией в район Урт-Амблев. Его дивизия принимала участие в охвате Льежа с правого фланга. Льеж взяли, по пятам преследуя в беспорядке отступавших краутов, словно забывших вовсе о позиционной войне.