Овидий Горчаков - От Арденн до Берлина

Сообщаю дополнительные данные об охране Мейероде…»

Вечером 4 января группа, возглавляемая Эриком, разбила немецкий грузовик «опель-блиц» километрах в двенадцати от Мейероде, надеясь поживиться продуктами. Но грузовик был битком набит каким-то вонючим порошком. Эрик притащил все еще болеющему Виктору несколько пачек этого порошка.

— Скажи, Виктор, ты не знаешь, что это за порошок у краутов? Написано «Руссланд». Виктор рассмеялся.

— Этот порошок запатентовал доктор Морель, личный врач «Грофаца». Обязателен во всем вермахте. Я сам посыпал им белье и одежду, когда был у власовцев. Сволочь этот Морель — тоже название придумал для своего порошка от вшей: «Руссланд»!

Эрик сразу начал посыпать нары порошком, морить «стебарей» морилкой доктора Мореля.

С елей и сосен в Арденнском лесу осыпался весь снег — от сильной канонады, от сплошного гула взрывающихся авиабомб. Потом полил ледяной дождь, смывая снег и кровь. Но… ни одна бомба не упала на Мейероде.

Под руководством фельдмаршала Моделя его войска отражали контратаки англо-американцев, которые с каждым днем нового года становились все решительнее, особенно у Бастони. Порой туман совершенно закрывал позиции обеих сторон, путал атаки, и тогда бойцы с той и другой стороны слепо били по своим. На скользких дорогах, скованных гололедом, танки давили свои же машины и пушки.

Американцы шли теперь в бой с небывалым ожесточением. Для многих из них война стала вдруг личным, персональным делом — один потерял дружка, другой видел, как крауты дрались из-за трофеев и отрезали у трупов американских парней пальцы с кольцами, как расстреливали пленных, как прикалывали штыками раненых. Всех опалила своим смрадным дыханием настоящая война, и многие задумались впервые о том, какую войну они вели, во имя чего, с кем.

«В Арденнах появился новый джи-ай.

Исчез добродушный, довольно беспечный, беспредельно самоуверенный джи-ай, который знал только одну победу за другой с тех пор, как высадился в Нормандии; который знал, что его всегда хорошо оденут, накормят и поведут в бой… С 16 декабря он имел всего несколько дней той всесокрушающей воздушной поддержки и прикрытия, к которым так привык, его одежда не была морозостойкой, его ноги гнили от окопной болезни, его танки оказались в меньшинстве, сплошь и рядом его машины выходили из строя вследствие холода, снега и труднопроходимой местности.

Он узнал холод и голод… Он только что пережил унизительную серию отступательных боев. Он узнал вкус поражения.

Но он усвоил горькие уроки, которые уже начали приносить плоды. В этой первой значительной зимней битве, которую вели американцы, он узнал, что раненые быстрее умирают на морозе. Он узнал за эти несколько недель, что холод — это враг жизни и с ним надо бороться… Следовало несильно растирать замерзшие пальцы, уши, нос, чтобы восстановить кровообращение. Растирать тело снегом — опасно, это часто приводило к гангрене… Они научились тому, о чем всегда знали бродяги и люди периода депрессии, — что бумага прекрасный изолятор. Несколько листов газеты, обернутых вокруг груди меж двух рубашек, служили буфером против самого свирепого ветра. Жевать снег можно было только в очень небольших дозах, иначе простуживался желудок. Танкисты убедились, что их большой друг кальвадос превращался в большого врага на морозе. Потому что алкоголь выгонял тепло из тела наружу, что вело к смертельному обморожению.

Они узнали, что схваченный холодом металл запотевает, когда оружие вносят в теплое помещение, и быстро замерзает, когда его выносят наружу, поэтому все оружие и боеприпасы надо оставлять снаружи, укрыв от снега.

Они учились и большим урокам войны. Красить в белый цвет танки, чтобы они сливались со снегом, надевать белые плащи…

Но самой великой науке их научил враг — науке ненависти. Слухи о зверских казнях в Мальмеди, об убийстве мирных жителей в Ставлоте, Труа-Понне и Банде передавались из уст в уста, из части в часть. До Арденн джи-ай вел цивилизованную войну. Теперь он учился убивать врага без жалости и сожаления…»

Науке ненависти учился и Эрик. Есть отвратительная ненависть — расовая, национальная, религиозная. Но есть ненависть святая — ненависть солдата правого дела к палачу и убийце, насильнику и фашисту. Большой путь прошел Эрик в Арденнах. Когда он слышал о бомбежках мирного Мальмеди американской авиацией, о случаях, когда свои же войска стреляли друг в друга, он кипел негодованием и повторял одно и то же слово: «Снафу! Снафу!»

Виктор хотел вначале сам докопаться до значения этого слова. Но у него ничего не получилось, и он попросил Эрика объяснить его значение.

— Понимаешь, это наш военный сленг. Жаргон. Когда джи-ай хочет с возмущением сказать: «Ну вот! Опять наше обычное американское армейское безобразие и разгильдяйство!» — он говорит просто и коротко: «Снафу!» А пошло это слово от одного понятия в армейской кодовой таблице: «Снафу» — это первые буквы фразы «Ситуация нормальная полностью нарушена». Впервые этот акроним употребили в нашей армейской газете «Звезды и полосы», где печатались серии комиксов. Главным героем их является армейский тип по имени — ты догадался — снафу! Бомбят своих — снафу! Бьют своих — снафу! Подозревают своих в измене, в шпионаже — снафу! Тебе нужен пример? Все, что творится в Арденнах, — сплошное снафу!

Это словечко Виктору Кремлеву суждено было запомнить на всю жизнь.

Из записи в дневнике от 4 января 1945 года: «Мы еще можем проиграть эту войну».

Его звали Юрген Ламмерс, и он был почти полным антиподом Виктора — ровесник, выпускник филологического института в Берлине, он специализировался на английском языке, получил звание лейтенанта, попал в разведку, только в разведку эфира. Он ехал в штаб Моделя со сводкой радиоперехвата из Дивизиона особого назначения, расположенного в Кроненбурге. По собственному почину, зная влечение Виктора к «языкам», Эрик перехватил его близ лесной дороги, где он спасался от бомбежек.

Больной Виктор допрашивал «языка», лежа на нарах. И этот «язык» оказался весьма словоохотливым. Вообще из тринадцати «языков», которых приходилось допрашивать Виктору, лишь один считал, что молчание — золото, а прощаясь с жизнью, крикнул «Хайль Гитлер», все остальные были и сговорчивее, и разговорчивее — не то что два-три года назад. С некоторыми даже было приятно побеседовать. Но почти все они знали обидно мало. Это полковой или дивизионный разведчик довольствуется сведениями в масштабе полка или дивизии. Разведчику калибра Виктора требовалось, чтобы «язык» имел не «кочку» зрения, а точку зрения, то есть видел дальше своего носа.