Анатолий Полянский - Единственный шанс

Зачем ему понадобилось тут же выяснять подробности убийства Долгова, сообщать о плаще, найденном в чулане Тутышкина, и главное – показывать злополучный ключ? Аварц, как его увидел, отпрянул, будто от гадюки, и с ужасом посмотрел на Степана. Тому никогда не забыть этого взгляда. Кто мог предположить, что Аварц бросится на него вот так вдруг, с диким воплем. Прыжок оборвался на половине. Степан увидел искаженный гримасой рот, руки, сжатые в кулаки, не глаза – сплошные белки. И выстрелил…

Голос Ахмеда опять вторгся в мысли Степана.

– Скоро на место придем. Перевал сзади…

– Побыстрей бы, – ответил Степан, поеживаясь.

Небо над горами посветлело, звезды поблекли. Заметно похолодало. Хорошо, что по настоянию Ахмеда надели шинели, а то закоченеть недолго. Только в горах и бывает в разгар лета такая холодина…

Выстрел ударил неожиданно. И тут же загремело впереди. Упал боец, потом второй… Кое-кто укрылся за камнями. Рассредоточиться на узкой горной дороге было негде. Оставалось залечь и открыть ответный огонь. Ахмед подполз к Степану.

– Засада, шайтан дери! – прохрипел он. – Туда надо! – ткнул вперед рукой.

– Может, обратно на перевал?

– Нет, джан, – Ахмед решительно покрутил головой. – Нас ждут. Туда надо! Скорее!

Степан и сам понимал, что спасение сейчас в быстроте действии. Если чуть помедлить, всех перестреляют.

– Слушай мою команду! – приподнялся Ахмед. – Вперед, за мной!

Бойцы устремились за Ахмедом прямо на засаду. Отстреливаясь, они бежали по дороге, как вдруг раздался крик:

– Умерджан! Товарищ Умерджан!

Степан оглянулся. Ахмед лежал на боку, подогнув под себя ноги. Будто прилег на секунду отдохнуть…

Степан бросился к нему. Пуля сбила фуражку. Обожгло кисть левой руки.

Степан перевернул Ахмеда на спину. Рванул шинель на груди, приложил ухо к сердцу. Оно не билось…

В кабинете наступила тишина – сразу стало слышно, что за окном монотонно стучит дождь. «Как он не понимает, – с отчаянием думал Степан. – Не могу я туда идти. Ни за что! Перестреляю же гадов!»

Он уже полчаса убеждал Ефремова, что не в состоянии вернуться в дом Тутышкина. Сознает, что надо. Теперь, когда его раскрыли, а это ясно как божий день, можно отлично сыграть на его мнимом неведении. Но Степан не в силах себя перебороть. Перед глазами стоят Ахмед и другие товарищи. Сколько хороших людей положили, гады!..

Ефремов надрывно закашлялся и отвернулся. На его впалых щеках проступили розовые пятна. Тыльной стороной ладони он вытер выступившие слезы и с виноватой улыбкой сказал:

– Бьет, проклятый, изнутри… Не обращай внимания.

Острая жалость резанула Степана. Ефремову явно хуже. Глаза лихорадочно блестят, кашляет почти беспрерывно, и всякий раз на платке остаются кровавые отметины. «Лечиться надо, Петр Петрович, на курорт бы вам», – сказал ему как-то Степан. Ефремов усмехнулся: «А мы и так с тобой на курорте. Чем наш Каспий хуже, скажем, Средиземного моря?» Потом помолчал и с тоской добавил: «Поздно. И не спорь со старшими, Корсунов, По таким делам я сам доктор. Тюремный университет прошел. Поздно! Только ты ни-ни… Насколько хватит – и ладно, – сказал негромко, но твердо. – Чем лежать на больничной койке, цепляясь за каждую минуту бесцельной жизни, лучше пользу делу приносить…» В этом был весь Ефремов.

– Дежурный, сообрази-ка нам чайку, – попросил Ефремов, приоткрыв дверь кабинета. – Да погорячее.

Все на оперпункте знали, что начальник любит обжигающе горячий чай, пьет вприкуску, чашку за чашкой.

Степана это покоробило. Время ли гонять чаи! Ефремов, по его мнению, выглядел чересчур спокойно и буднично, словно ничего не случилось: ни засады в горах, ни гибели многих достойных ребят, ни провала операции.

Дежурный принес кипяток и заварку. Ефремов достал из стола два куска сахара и несколько баранок.

– Подсаживайся ближе, Корсунов. Ничего нет вкуснее чая, да и взбадривает.

– Не хочу, благодарствую! – ответил Степан и демонстративно отвернулся.

– Напрасно отказываешься. – Ефремов налил заварку по крепче. – За чаем разговор получается другой. Чай даже Феликс Эдмундович любил.

Степан недоверчиво посмотрел на Ефремова: к чему клонит? Зря не стал бы Дзержинского вспоминать.

– Да-да, – подтвердил Ефремов, ломая баранку, – пред ставь себе, любил. Не понаслышке знаю, доводилось встречаться, Однажды вызывает меня на доклад. Здоровается и первым делом предлагает: «Давай-ка чайку, Ефремов, выпьем. Устал, вижу, с дороги, а чай взбадривает…» Я тогда действительно две ночи не спал, с юга на перекладных добирался. Как услышал эти слова, сразу от сердца отлегло: чаепитие – занятие дружеское.

Ефремов откинулся на спинку стула и продолжал с улыбкой:

– Понимаешь, я, пока шел, чего только не передумал. Докладывать-то нужно было начальнику войск, а тут говорят: Дзержинский мной интересовался… Пока по коридорам управления петлял, все свои грехи в уме перебрал. Не станет же Феликс Эдмундович просто так вызывать. Может, промашку дал в чем-нибудь?.. Мы тогда как раз атамана Серого доколачивали. Банду почти всю уничтожили, а сам он трижды из-под носа уходил. Ну, думаю, вот за это мне и всыплют.

Степан придвинулся к столу поближе. Ефремов отхлебнул несколько глотков чаю.

– Ну а дальше? Дальше-то как?

– А что дальше, – как можно безразличнее протянул Ефремов. – Доложил я обо всем Феликсу Эдмундовичу. Он внимательно выслушал, расспросил подробности дела. Потом дал задание. Вот, собственно, и все.

– А для чего вы рассказали мне эту историю? – насупился Степан.

Ефремов наклонил голову и посмотрел с хитрецой:

– Верно, Корсунов, не зря рассказал. Угадал. – И, сразу став строже, заговорил иным, суровым тоном: – Задание мне тогда Дзержинский дал не совсем обычное. Феликс Эдмундович попросил Серого непременно взять живым. Я попытался объяснить, что атаман очень осторожен, вооружен до зубов; при нем неотлучно следуют телохранители, отчаяннейшие головорезы. Разрешите кончить на месте, говорю, все равно его ж потом в расход? – Подперев щеку рукой, Ефремов горестно качнул головой. – Понимаешь, Корсунов, я не просто так говорил. Как раз накануне Серый двух моих товарищей убил из-за угла. Какие ребята были! Я с ними еще в Петроградской ЧК начинал; потом весь колчаковский фронт прошел. В каких только переделках не приходилось бывать – и ничего, выкручивались. А тут сразу обоих. Да я за них готов был этому гаду собственными зубами горло перегрызть.

Глаза Ефремова сузились от гнева. Даже сейчас, много лет спустя, старый чекист не мог ни забыть, ни простить гибели своих друзей.

– И что же ответил Дзержинский? – взволнованно спросил Степан.