Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

Сострадание к Штернекеру пересилило в Бертраме чувство гадливости. «Неужели его действительно интересует, как умирают, или он смотрит, как боятся живые, которых ведут на смерть?»

«Он болен, — решил Хартенек. — Я просто не разрешу ему». Но вместо этого он, к своему удивлению, спросил:

— Это в самом деле так интересно?

— Раз на раз не приходится, — уклончиво ответил Штернекер.

— И часто вам доводилось присутствовать при этом? — расспрашивал Хартенек, чувствуя, как растет его любопытство.

— Наверное, раз десять — двенадцать, — сообщил Штернекер. — Ведь это случается довольно часто, и, как правило, расстреливают сразу много.

— Ну сколько?

— Один раз их было семнадцать.

— И как же держатся эти люди? — допытывался Хартенек. Ему пришла в голову мысль, что, может быть, для Штернекера будет лучше, если они пойдут с ним.

— Ну… — произнес Штернекер, — по-разному. Все зависит от того, как посмотреть. Многие часто…

Хартенек не дал ему договорить.

— Смотреть на это просто так, без необходимости, — вдруг заявил он. — Не понимаю. Ведь, по сути дела, это изрядная гадость.

— Здесь, господин обер-лейтенант, — вступился за графа Завильский, — каждый сходит с ума по-своему. Вообще, это, конечно, странно. В Севилье мне говорили, что в начале войны трупы валялись прямо на улицах. Их даже поливали маслом, чтобы лежали подольше в назидание остальным. Но сам я, хоть и побывал здесь в разных переделках, за всю войну ни разу не видел ни одного мертвяка.

— Значит, вам хотелось бы увидеть такое? — спросил Хартенек. Он встал и зашагал взад-вперед по комнате.

— А почему бы и нет? А то все мы да мы, а испашки только смотрят. Почему бы разок не попробовать наоборот?

Подъехала машина. Рядом с шофером сидел Венделин.

— Нет, Венделин, — решил Хартенек. — На сей раз вы с нами не поедете. И вообще вы теперь откомандированы в часть и будете летать на бомбардировщике. Ваш перевод уже оформлен приказом. Завтра утром вы явитесь туда.

— Еще приказания будут, господин обер-лейтенант? — спросил Венделин, выйдя из автомобиля.

— Наверное, он с удовольствием бы спел на прощание, — решил Завильский. — Да, Венделин, кончилась праздная жизнь.

Им не пришлось далеко ехать, в свете фар показались стены кладбища, над которыми грозно высились силуэты пиний. За кладбищем водитель съехал на поле. Как и все, он знал это место по рассказам, шепотом передававшимся за закрытыми ставнями домов, или слышал о нем от бахвалящихся пьяных палачей. Водитель был молодым парнем родом из Севильи. В первые ночи мятежа он лежал в своей комнатушке, с замиранием сердца прислушиваясь к гулким шагам патрулей на улицах, к стукам в двери и окрикам. Вот они зашли к соседу и, пройдя мимо дома, в котором жил он, постучали в соседнюю дверь. Он хорошо запомнил услышанный им крик и дрожал при воспоминании о нем. На следующее утро он встал, сжег свой красный профсоюзный билет и примкнул к фалангистам. А уже следующей ночью его шаги раздавались на улицах, его кулаки стучали в двери, его голос пугал спящих, ибо боязнь смерти сделала его убийцей.

Шепотом он спросил Бертрама, нельзя ли ему отлучиться «на время». Его вопрос вывел Бертрама из раздумья, и тот обратился к Хартенеку:

— Мы что, в самом деле остаемся?

— А как же? Теперь-то мы не можем вернуться!

— Я считаю, что это мерзко, — сказал Бертрам.

— Нужно закаляться, — пояснил Хартенек. — Просто необходимо привыкнуть к подобным ситуациям. Это всегда может пригодиться.

Вместе с остальными они уселись под пробковым деревом, росшим у входа на кладбище. В облачном небе мерцали редкие звезды. Луна уже зашла. Они почти не говорили, а только пили из бутылки, предусмотрительно захваченной Завильским. Курносый лейтенант ругался:

— Уже давно перевалило за два часа. Вот народ! Даже в таком серьезном деле не могут быть пунктуальными. — Он боялся, что они расправятся с коньяком прежде, чем все кончится.

Натужно ревя, по склону холма полз грузовик, за ним двигалась легковушка. В свете фар они увидели стоявших в кузове милиционеров с винтовками, а между ними несколько штатских без фуражек, женщину и офицера.

— Вот и они, — испуганно воскликнул Бертрам.

Грузовик проследовал в темноту, а ехавший за ним автомобиль свернул в сторону, и теперь его фары высвечивали на кладбищенской стене яркое пятно.

Из машины выскочили несколько офицеров и какая-то фигура в женском одеянии. Подойдя ближе, Бертрам признал в ней священника.

— Ведите нас, — приказал Хартенек Штернекеру и шагнул с ним вперед.

Неожиданно для себя Бертрам, следовавший за ними вместе с Завильским, узнал в элегантном офицере с бородкой приятеля капитана Бауридля, встречавшего их в порту. Вероятно, он командовал расстрелом. Их присутствие он счел само собой разумеющимся, весьма вежливо поздоровался и предложил сигареты. Из темноты, где стоял грузовик, доносился жалобный плач.

— Не мешало бы предложить ему выпить, — решил Завильский и протянул офицеру с бородкой бутылку с коньяком.

— Я на службе, — отказался испанец.

Дрожащими пальцами священник листал молитвенник. Женщина в кузове громко зарыдала. Севилец с бородкой вытащил пистолет и махнул солдатам, которые спрыгнули с грузовика, толкая перед собой какого-то толстяка. На нем была офицерская форма, только погоны были сорваны. Голова его моталась из стороны в сторону. Его шатало — то ли от страха, то ли от усталости.

— Куда лезешь? — раздался окрик севильца.

— Очень торопишься? До тебя очередь еще не дошла. Ты будешь спокойненько стоять и смотреть, как это делается, чтобы войти во вкус.

Пленный поднял голову.

— Сиснерос, — одновременно воскликнули Бертрам и Завильский, узнав рябого капитана, участника их первых налетов на Мадрид. Ослепленный светом фар, тот не видел их, но их слова, казалось, придали ему мужество. Он выпрямился, улыбнулся одними губами и дернул связанными за спиной руками.

— Отведите-ка его в сторонку и приведите сеньору! — приказал офицер.

— Вежливый народ, что ни говори! — заметил подвыпивший Завильский.

Донесшийся с грузовика крик вонзался в уши. Вероятно, солдаты стаскивали женщину. А Бертрам думал: «Нам нужно что-то предпринять. Не можем же мы стоять и смотреть, как они расстреливают Сиснероса». Приняв это решение, он повернулся к Штернекеру, который, однако, не понимал, что Бертраму от него нужно.

Взгляд его расширенных как в горячке зрачков был прикован к женщине, которую только что подтащили два солдата. От страха у нее отнялись ноги, и солдаты волокли ее грузное тело по земле. Когда они попытались прислонить ее к стене, она тут же сползла на землю. Подбежавший священник с крестом в руке склонился над ней. Он уговаривал женщину, но та не шевелилась.