Олег Меркулов - Ради тебя

— Нет, не то, куда не то! Харч плохой, вот где корень, — бормотал он, закрыв глаза. — Кабы харч…

Когда Игорь вышел в раздевалку, старик в очень чистом, хотя и залатанном белье, тяпнув самогона, закусывал луком и посоленным хлебом. Не вынимая бутылки из кошелки, старик налил и ему пальца на три в железную кружку, которой пили воду из бачка.

— Накось, прими маленько.

Самогонки ему не хотелось.

— Да не надо, отец.

— Это чего же не надо? — Старик смотрел строго. — Сам Петр Великий сказывал: «После бани хоть белье продай, а выпей».

Он выпил. Старик дал ему небольшую луковку и горбушку. Потом старик ушел, он еще посидел, ожидая, когда из дезокамеры принесут его вещи. Справку с синим штампом ему выдала кассирша, в гостинице он отдал ее Марии Кузьминичне, плотно поел и, закрыв дверь изнутри, завалился спать.

А что ему еще оставалось делать?

В военкомате — узком, похожем на скворечник деревянном доме в два этажа, с комнатами-клетушками — поддерживалась армейская чистота: блестели вымытые полы, стекла, черные печи, равнялись вдоль стен скамейки и табуреткн, а плакаты на стенах, призывая научиться поражать цель с одного выстрела, освоить гранату, уверяли, что немец, как и черт, не так страшен, как его малюют. Синие железные таблички предупреждали: «Не курить!», «Не сорить!»

Представившись дежурному лейтенанту, Игорь пошел на второй этаж, где был отдел рядового и сержантского состава. Офицера из отдела не оказалось, и надо было ждать.

Он сел на подоконник и закурил, пуская дым на улицу. На улице было пустынно, только у коновязи в высохшем навозе и объедках сена рылись, скандаля, взлохмаченные воробьи. Когда прохожий или телега пугали их, они серым облачком взлетали на старую липу, и продолжали скандалить и там, прыгая с ветки ив ветку.

Он следил за воробьями, опершись на косяк окна, когда кто-то негромко сказал у него над головой:

— Тоже воюют.

Он обернулся, незаметно бросил окурок в окно, вскочил и отдал честь. Перед ним, щурясь и улыбаясь своим мыслям, стоял подполковник. Одна рука у него была в черной косынке.

— Ты к кому? — спросил подполковник.

— Прибыл отметиться. Нахожусь в отпуску.

— После ранения?

— Никак нет, — он достал документы. — Вот, товарищ подполковник.

Подполковник прочел справку из корпуса, оглядел его с ног до головы и открыл дверь с табличкой «Военный комиссар гвардии подполковник Терентьев А. Н.».

— Зайди.

Сняв пилотку, Игорь вошел за военкомом и по его команде сел у несгораемого шкафа на скамью, положив пилотку на колени.

— Военком потыкал пальцем в справку.

— Как ты его взял?

— Подвезло, товарищ подполковник. Сам в руки шел. Брать было нетрудно, вот таскаться в тылу у них с ним…

— Расскажи.

Он рассказал.

— Ты здешний?

— Нет. У меня тут мать жила. Эвакуированная. Месяц назад уехала в Томск к сестре.

— Значит, не застал мать?

Он погладил пилотку.

— Нет. Не застал.

— Что же ты не списался? — сказал военком.

— Откуда я знал, что дадут отпуск? — сказал он, опять оправдываясь, и перед военкомом, и перед самим собой. — Все решилось в один день.

— Да, — согласился военком, — такие вещи, если уж делаются, так враз. Человек и опомниться не успеет.

— Я тоже еще до конца не опомнился, — сознался он.

— Опомнишься. Десять дней и не заметишь, как пролетят. — Военком вдруг презрительно сморщился. Тоже, пожадничали — десять дней дали. Как украли.

— Дорога не в счет. Это чистых десять дней.

— Все равно мало. Из этого полковничка, если хорошенько потрясти, можно знаешь сколько взять?

— Хорошо, хоть десять дали, — не согласился Игорь и добавил: — Вы бы дали двадцать?

Военком ответил серьезно.

— Месяц дал бы. Где вы стоите?

Он сказал.

— На Северо-Западном не был?

— Нет. Говорят, там плохо: копнешь — и сразу вода.

— Да, — подтвердил военком. — Болото. Лес и болото. Такой весь Северно-Западный. Ни блиндажа хорошего, ни путного окопа не выроешь. Там всегда большие потери.

— У нас хоть в два роста рой — воды нет. И теплее.

— Что думаешь делать дальше? — спросил военком.

— Придется остаться здесь, — ответил он. — Если бы было дней двадцать, поехал бы в Томск.

— Мы не можем продлить тебе отпуск.

— Я и не прошу, — сказал он.

— Есть приказ, который категорически запрещает продлевать отпуска. Ну, там на день, на два, если кто-то умер, это другое дело, а в таком случае, как у тебя, — не могу.

— Что вы, товарищ подполковник, — сказал он. — Я рассказал вам про мать, потому что вы спросили. Я пришел отметиться.

— Не повезло тебе, — сказал военком сочувственно.

— Ничего. Может, еще повезет.

Военком взял карандаш и нож, и стал затачивать карандаш, неумело держа скрюченными пальцами — он, наверное, так тренировал их.

— Адрес в Томске есть?

— Нет. Она не в самом Томске, а где-то в деревне.

— Деревню знаешь?

— Нет. Она писала, что собирается ехать туда, кажется, даже называла деревню, но я не помню.

— Письмо не сохранил?

— Нет.

— Ну вот, — сказал сердито военком. — Если бы был точный адрес… А так — куда ты поедешь? Ну, куда?

— Да, — сказал он. — Ехать бессмысленно.

Военком собрал карандашные стружки и высыпал их в корзину.

— Может, все-таки поедешь? Я прибавлю тебе дней пять. Черт с ним, с выговором. Но ехать надо сегодня же, на первом же товарняке. Пока до Москвы, пока из Москвы, пока в Томск, пока из Томска… А куда из Томска?

— Не знаю. — Он подумал: «А где там, в этом Томске, искать? В Томской области не одна деревня, сотни деревень, в какую уехала мать? Кто ему это скажет? Никто, — подумал он. — Никто».

Военком спрятал нож в стол и задвинул ящик.

— Так едешь?

— Нет. Можно пол-Сибири обыскать.

— Это верно, — сказал военком. — Ладно, отдыхай здесь. Я устрою тебя в гостинице.

— Спасибо, — сказал он. — Я уже устроился.

Военком отметил отпускной и отдал его.

— Разрешите идти? — спросил он.

— Погоди, — задумчиво сказал военком. — Погоди, Кедров. — Военком смотрел на его выцветшую гимнастерку, на брюки в пятнах от ружейного масла и мазута, которым легко вымазаться, если ездишь в товарных вагонах или на танках, на пилотку, давно потерявшую форму, на разлохмаченные лямками мешка и автоматным ремнем погоны, на стоптанные кирзовые сапоги и хмурился.

— Что, они не могли одеть тебя поприличней? — спросил сердито военком. — Я б такого старшину в два счета выгнал.

— Старшину за несколько дней до моего отпуска зацепило, — ответил он, — Старшина ни при чем.

— Тогда сам ротный должен был позаботиться. Солдата пускают с фронта в отпуск одного на тысячу. Так и одеть надо было по-человечески.

— Ротный тоже ни при чем, — отметил он. — Все дело в спешке.