Олег Меркулов - Ради тебя

— Нет надо, — повторил Игорь. — Ты такая… — Он не нашел слова, чтобы в нем одном сказать ей, какая она красивая и что все в ней заставляет сердце биться бешено. Он снова поцеловал ее.

— Но ведь… Пусти, Игорь, — Наташа не очень отталкивала его. Ей было страшно, что он так обнимает ее, что ей жарко от него и что и сил, и желания отталкивать его у нее все меньше и меньше. — Пусти же. Ну, я прошу…

Был пятый день их жизни в Калязине. Наташе давно следовало собираться, но она не собиралась и бессовестно не говорила себе, почему это она не собирается. Она просто не собиралась, и все!

— Все этот дождь. И этот дурацкий шнапс. От него кружится голова. — Наташа полулежала на кровати, лицом вверх, а Игорь, обняв ее через грудь, лежал лицом к ее шее и часто дышал.

— И хорошо, что дождь! — сказал Игорь и засмеялся, но не злорадно. — И хорошо, что кружится голова.

Дождь пошел еще до обеда. Дождь застал их на берегу, они там смотрели, как мальчишки ловили плотву. Они перебежали к гостинице, по ним ударило только несколько струй, так что они не промокли, но бежали они вовсю. В своей комнате Игорь открыл окно. Сначала они стояли у окна и смотрели, как дождь бил по реке, выбивая в ней ямки, как спокойная река только рябилась, а потом начала собираться в волны, волны становились все выше и темней. Но скоро дождь расхлестался. В комнате от него стало холодно, сыро и захотелось есть. Наташа сказала об этом. Тогда Игорь захлопнул окно, посадил Наташу на кровать, накинул ей на плечи шинель и заглянул в печку. В печке на чистых колосниках лежало несколько поленьев. Игорь сказал: «Нам повезло», — нащепал полено, поджег растопку. Дрова быстро разгорелись. Но он не топил сразу все дрова, больше половины он вынул и положил рядом с печкой, горело только три полена, два он сложил бок к боку, а третье делало над ними крышу, но и от них в комнате стало хорошо — теплее и уютнее. Потом Игорь застелил стул газетой, достал хлеб, колбасу, коробку рыбных консервов, сало, шнапс и плитку французского шоколада. Он объяснил ей: «Двойной трофей. Сначала фрицы взяли его у французов. Потом наши у фрицев». Наташа засмеялась: «Тройной, теперь я его беру», — и спрятала шоколад под подушку. Она умылась и, стряхнув туфли, забралась на кровать. Игорь снова накинул ей на плечи шинель, прикрыл углом одеяла ноги и сел рядом.

Ей были приятны его заботы, вообще с ним она чувствовала себя спокойно и уверенно, ей с ним не надо было быть взрослой и самостоятельной. Она знала, что он все за нее решит, обо всем позаботится, с ним ей оставалось только думать о приятном и беспечном. Дрова хорошо горели и время от времени стреляли, так что из печки красными пульками вылетали искры. Они ели, наклонясь к стулу, касаясь друг друга плечами и руками. Один раз, когда они вместе потянулись за хлебом, они коснулись щеками и, повернув головы, посмотрели друг на друга, их глаза, как тогда в вагоне, опять были близко, они ничего не сказали, но, как в вагоне, что-то с ними произошло. Наташа первая взяла хлеб, Игорь тоже взял себе ломоть. Они старались тише есть и даже тише дышать, а дождь бил в окно сильней и сильней. Потом Наташа подремала. Она открыла глаза, когда Игорь, облокотясь на локоть, лежал у печки. Он курил и пускал дым в дрова. Наташа подумала: «Какой он громадный. На улице он кажется меньше». И еще она подумала, что, наверно, вот так, легко, как на диване, они — все солдаты — лежат на земле там, на фронте. Она пошевелилась, Игорь сразу обернулся, быстро встал, зашвырнул окурок в печку, подошел, сел рядом и сказал:

— Ты у меня в гостях.

Ей сладко вздохнулось.

— Я видела даже сны. Но не помню о чем. Ты быстро забываешь сны?

Игорь опустил руку на ее кисть, она не пошевелилась, он погладил кисть, слегка сжал, и тогда она, помедлив, отняла руку.

— Отдыхай, — сказал он. — Отдыхай. И давай не думать ни о чем.

— Как не думать ни о чем?

— Не думать, и все. Это наш вечер, и все. Кто знает, что будет завтра? Но сегодня — сегодня есть только ты и я. Ладно?

Она помолчала.

— Так думать — страшно.

— Ну, брат, — Игорь в темноте усмехнулся, она чувствовала это по тону, — ты еще не знаешь, что это такое — страшно!

В комнате темнело. Лицо Игоря утратило четкость, контур лица сейчас был особенно треугольным — вверху широкий лоб, внизу узкий подбородок. Выражения глаз не было видно, поэтому голос Игоря звучал яснее.

— Я никогда не думал, что… Представляешь, меня вызывают в штаб и… Теперь вот мы с тобой!

Голос его чуть дрожал, он старался сдержать эту дрожь, но несколько раз даже откашливался, но голос все равно дрожал. Ей было приятно, что это у него из-за нее.

— Игорь! — Она хотела сказать строго, но строго у нее не получилось.

— Что «Игорь»? — переспросил он загадочно.

Угли в печке чуть теплились, стало совсем темно. Он обнимал ее, целовал и все крепче прижимал к себе.

— Кто-нибудь зайдет, — шепотом сказала она. Сначала она не могла противитъся его поцелуям, потому что была сонной и от этой сонливости у нее не было сил, теперь противиться не было сил от его поцелуев.

— Я закрыл. Не бойся.

«Как же не бояться?» — подумала она.

— Ты не должен…

— Ты не должна уезжать, — перебил он и сразу же поправился: — Не уезжай.

Его дрожь начала передаваться ей.

— Но…

— Не уезжай!

— Но…

— Не уезжай!

— Но…

— Не уезжай!

— Но мы знакомы всего пять дней! — успела она сказать.

— При чем тут дни! — быстро возразил он. — Можно знать сто лет и…

— У тебя же есть девушка, ведь есть?! — Наташа сказала это утвердительно-вопросительно.

— Нет! — резко ответил он. — Никакой девушки у меня нет. — Света, та девушка из 9-го «б», была от него так далеко, как на луне. Они начали дружить перед самой войной, но только начали. Они ни разу не сходили вместе в кино. Перед экзаменами Света брала у него тригонометрию, и он немного провожал ее по темным улицам, вот и все. В школе они держались так, как будто были безразличны друг другу. Война расшвыряла их, как щепки. Мать он нашел через эвакоцентр, а Свету не нашел, он и не искал ее, жизнь Светы теперь не пересекалась с его жизнью. К чему было искать Свету, если она сейчас могла быть или замужем, или любить кого-нибудь, или, может быть, ее убило на войне, или она осталась в Новограде и ходит с другими по той же улице, по какой он ее провожал? Нет, Свету он не искал, два года войны легли между ними таким слоем, что под ним школа и все, что было связано с ней, значит, и Света, были для него чем-то вроде кинофильма, который он когда-то видел. И кинофильм был не о нем, а о другом парне. Между туманным детством и армией у него уже ничего не было. С того дня, как он записался в истребительный отряд, его жизнь шла по солдатскому кругу: бригада, прифронтовая полоса, передний край, бои и бомбежки, ранения, госпитали, пересылки, снова бригада, снова прифронтовая полоса, снова… Он получил десять дней отпуска, но это не означало, что он вышел из этого совсем, после отпуска он войдет в круг, а вот Света в него никогда не войдет, да он и не хотел, чтобы она вошла.