Олег Меркулов - Ради тебя

— Как зрение?

— Ничего. Когда нет кругов.

Хирург показал на машину на улице, видную через двор.

— Какой номер?.

— 26–42.

— Промойте как следует, мазь Вишневского, свободную повязку, морфий и — в офицерскую, — сказал хирург сестре и пошел к солдату, который сидел через две табуретки, доставать осколки из плеча и лопатки.

Сестра макала в бобовидную чашку большие марлевые салфетки, слегка отжимала жидкую желтую мазь и пеленала в них танкиста. Танкист время от времени тряс головой, прогоняя, наверно, круги, но кряхтел все тише и реже.

Когда танкист совсем обмяк, Игорь сказал:

— Дайте ему еще понюхать.

Танкист нюхал долго, уткнув нос в пузырек.

— Осталось немного. Потерпите, — сказала сестра и, перед тем, как поставить пузырек на стол, тоже как следует понюхала.

— Бинтуйте, бинтуйте, — прохрипел танкист.

Чтобы удержать его в сознании еще несколько минут, сестра разговаривала с ним.

— Кто наступал, товарищ старший лейтенант?

— Они.

— Но вы им дали?

— Да. И они нам.

— Но вы не отступили?

— Нет.

— Осталась только эта рука.

— Хорошо. Потом вы мне сделайте какой-нибудь укол.

— Обязательно. Вы у нас пробудете день или два. К вам могут придти товарищи. Я созвонюсь с ними.

Помолчав, танкист сказал:

— Некому звонить. Рота погибла. На каждую машину было два «тигра». Черт, опять эти круги. Скоро вы?

— Заканчиваю. Кто вас перевязал?

— Не знаю. Пехотинцы.

— Ты? — спросила сестра Игоря.

— Нет, — сказал он. — Меня там не было.

Танкист просто висел у него на руках.

— Зови хирурга.

— Аркадий Васильевич! — крикнула сестра.

Хирург нащупал у танкиста пульс и взял со стола шприц и ампулу. Укол он сделал через повязку.

— Харламов! Давай-ка сюда.

Санитары с носилками завернули к ним.

Вместе с санитарами Игорь положил танкиста на носилки.

Хирург бросил иглу в жестяную коробку, положил шприц и посмотрел на сестру.

— Идите отдыхать. Два часа.

Сестра была очень бледна. Она стояла, прислонившись спиной к столбу, который удерживал край навеса.

— Я могу…

Хирург разозлился.

— Оставьте разговоры. Идите и приведите себя в порядок. К вечеру, возможно, будет еще больше работы. Постарайтесь уснуть.

Харламов с напарником понесли танкиста, хирург пошел сзади носилок, и они остались одни.

Сестра вздохнула.

— Пойдем попьем чаю. Понимаешь, я после дежурства.

Игорь взял из-под табуретки шмайсер.

— Понимаю. Тебе надо поесть.

— Ничего не лезет в горло.

— Все равно надо. Там у вас найдется где вымыть руки?

Сестра вела его через двор за школу.

— Возьмем полное ведро и умоемся. Ладно?

— Ладно, — согласился он.

За школой под старыми деревьями была натянута длинная светло-серая палатка. В ней жили сестры и хирурги-женщины. В палатке пахло пудрой, возле раскладушек стояли туфли, перед окошком с отстегнутым клапаном досыхали чулки.

Сытый хромой санитар, с виду татарин, подметал побрызганный пол.

— Ты здесь, Мафусаил? — сказала сестра. — Вот хорошо. Принеси свежей воды и сходи на кухню за чаем. Дометешь потом.

Мафусаил отложил веник.

— Слушаюсь.

— И принеси ей чего-нибудь поесть, — сказал Игорь, когда Мафусаил шел мимо.

Мафусаил не ответил ему.

Сестра взяла полотенце и мыло.

— Оставь все здесь.

Он поставил шмайсер в пирамиду, где было несколько автоматов и карабинов, а вещмешок и скатку положил на ящик с патронами.

— У вас целый арсенал.

— Надо. — Сестра пошла из палатки. — Мы один раз чуть не попали в плен. Только развернулись, а тут итальянцы. Потом нас выручили танкисты. Если бы не они, попали бы к макаронникам. — Сестра повесила полотенце на ветку. — Он, наверно не выживет.

— Танкист?

— Да.

Он достал папиросы.

— Почему?

— Слишком большая площадь ожогов.

Сестра сняла халат и шапочку. У нее были погоны лейтенанта и «За отвагу».

— Кто этот Мафусаил? — спросил он. — Ну и имя.

Сестра взяла его за руку, приблизила папиросу к губам и два раза затянулась.

— Да так, никто. Даже не санитар. Просто прижился у нас — в тылу его комиссуют из армии, а ехать некуда. Он из Крыма. Он Мустафа, Мафусаилом его назвал Аркадий Васильевич.

Мафусаил принес и поставил перед ними воду.

— На кухне есть вермишель с мясом.

— Не хочу вермишели, — сказала сестра. — Принеси чаю. — И вермишели тоже, — сказал Игорь.

Мафусаил снова не ответил ему.

Сестра сняла гимнастерку. Под гимнастеркой у нее была тонкая синяя футболка.

Сплеснув часть воды, чтобы было удобней, он поливал ей из ведра и смотрел, как она моет руки, лицо и шею, и увидел, что у нее на локтях ямочки, и очень белая кожа выше кистей и на шее, там, где ворот гимнастерки закрывал ее, и как под футболкой, когда она наклонялась, проступают пуговицы лифа и как оттягивает футболку грудь.

— Ты умеешь играть в теннис? — спросил он, когда сестра вытиралась.

— Нет. — Сестра отняла полотенце от лица.

Он засучил рукава. Теперь она поливала ему.

— В техникуме я держала первое место по плаванию. — Она отступила, потому что на ее начищенные сапоги он брызгал. — Вот было время! Приготовишься к занятиям — и на танцы, или в кино, или просто в парк. Как думаешь, когда кончится война? — Она дала ему полотенце. — Как думаешь, когда?

— Не знаю. Об этом меня все время спрашивали в тылу.

— Да? Спрашивали? — рассеянно переспросила сестра. Она была в том далеком времени, когда училась в своем медицинском техникуме, держала первое место по плаванию, бегала на танцы и, конечно, не думала, что ей придется ходить в погонах, отстреливаться от макаронников, перевязывать штыковые раны и что она научится курить и командовать Мафусаилом, похожим на злодея-басмача из кино.

Сестра надела гимнастерку и ремень и, заглядывая в карманное зеркальце, причесалась. Ее короткие, слегка влажные волосы, легли плотно и красиво.

Мафусаил принес чай и полную миску вермишели, залитой соусом с кусочками мяса.

— Ты бы все-таки поела, — сказал Игорь. — На чае далеко не уедешь.

Они сидели напротив, за голым столом. Между ними была только миска. Сестра поковырялась в вермишели и положила ложку.

— Не могу. Все пресное. Сейчас бы жареных баклажанов.

Он налил ей чаю.

— Хорошо бы.

Сестра, прихлебывая чай, грела руки о кружку.

— Почему ты спросил о теннисе? Это она играет в теннис?

— Кто она?

— Ну… твоя, там — в отпуску.

— Да.

— Повезло тебе с отпуском.

— Да.

— Ты ее любишь?..

Он взял вторую ложку и попробовал вермишель.

— Зря не ешь. Вкусно.

— Ешь. Она, наверно, красивая?

— Да.

— Ты тоже… картиночка! Только таких на плакатах не увидишь. На плакатах все Васи-васильки — кудрявенькие ясноглазые, а у тебя в глазах лед. Ну и что?