Тайсто Хуусконен - Стальной шквал

— Туда! Черт возьми, вон туда! Вон по тому бугру!

Рыдание подступило к горлу — орудие прапорщика было уже развернуто для стрельбы по танку.

Хейно, Лаурила и Вайнио, которых Кауппинен послал прикрывать фланги, успели вырыть индивидуальные окопы. Хейно лежал с автоматом почти у опушки кустарника и поглядывал на холмистую гряду, за которой находился противник. Впервые на него напал такой страх, что его трясло как в лихорадке. Невдалеке валялись трупы пулеметчиков. Чуть поодаль уткнулся в землю их пулемет. Он был совершенно разбит. Надо полагаться только на свой автомат. А он бьет не слишком-то далеко. Если с той гряды пойдут в атаку, значит, все, тут ему и конец, песенка спета.

Хейно ясно оценивал обстановку. Если неприятель прорвется в этом месте, значит, пушка погибла. Пушки ему, конечно, не жалко, но его тревожила судьба товарищей. И конечно, своя собственная. Хоть он и не трус, но все же не мог спокойно думать о почти верной смерти. Ведь сколько раз уже он решал уйти, бросить к чертям все это. Однако оставался, не уходил, хоть и сам не понимает почему. Может, просто из самолюбия и от стыда перед товарищами и домашними, которые подумают, что он струсил? А может быть, оттого, что привязан к этим товарищам, — ведь столько пережито вместе с ними и бросить их кажется предательством? Он не мог толком ответить себе на этот вопрос. Одно лишь ему было ясно: не любовь к родине держала его здесь. Родина была для него мачехой, и он не испытывал любви к ней.

Но как бы там ни было, а вот лежит он в окопчике, дрожит от страха и мечтает лишь о том, чтобы неприятель не атаковал, чтоб выбраться отсюда живым.

Хейно положил автомат перед собою, положил рядом под рукой четыре диска и, присев на корточки, полез в карман за куревом. Вместе с сигаретами вынул последнее письмо отца. Штемпель военной цензуры на конверте. «Что же такое старик написал, что так-таки все начисто вымарали? И что он хотел сказать последней фразой: «Наверно, ты поймешь, что я имею в виду?» Что это я должен был понять?»

Хейно вспоминал последнюю встречу с отцом, но и она не давала ему никаких объяснений. Ни о чем таком они не говорили. Выпили за встречу, порасспросили друг друга о жизни, вот и все. А потом виделись лишь мельком. Отец проводил время со своими старыми друзьями, а сын бывал то на работе, то у невесты. Между отцом и сыном не было, особой любви и близости. Обычная привязанность, как между приятелями по работе. Расстались тоже, в общем-то, без печали. И потом не тосковали друг без друга. Изредка обменивались письмами, вот и все. Потом, когда и сын ушел в армию, он стал словно забывать об отце и о невесте, с которой далее переписка оборвалась. Но отец все-таки писал изредка.

Вот как этот раз. Но это письмо просто поразило сына. Очевидно, отец написал что-то такое, чего нельзя было писать. Хейно хотел было снова посмотреть письмо, но тут до его слуха долетел характерный рокот мотора. Потом грохнула пушка. «Танк! Неужели наш? А если нет, то почему он с этой стороны?»

Звук доносился оттуда, где были окопы пехоты. Но с чего вдруг появился бы свой танк, если их ни разу еще не было видно за все время отступления?

Хейно взглянул на холмистую гряду, потом снова в ту сторону, откуда слышался танк. Там были Вайнио с «фаустом» и Лаурила со связкой гранат. Наверно, они крикнут, если увидят опасность?

Рокот приближался. Застрочил пулемет, и снова грохнула пушка. Хейно оставил окоп и побежал на разведку.

Вайнио и Лаурила сидели в своих окопах, как вдруг по кустам ударила пулеметная очередь. Вайнио закричал:

— «Нырок» идет! Сообщите нашим!

Хейно уже выяснил обстановку и бросился бегом к орудию, сообщить об опасности. Лаурила выглянул из окопа и увидел танк, подминающий кусты. Вайнио выпустил по танку «фауст». Ракета описала дугу и скрылась позади танка, не задев его. Из танка ответили пулеметной очередью, и с Вайнио было покончено. Лаурила поспешно бросил связку гранат и увидел, как она упала рядом с танком. Но взрыва он уже не услышал, потому что танк накрыл его.

Танк двигался дальше, вращая башней.

Кауппинен оглянулся на крик Ниеминена и увидел высунувшуюся из-за бугра пушку противника. Мгновенно понял, что роковой час его пробил. Он схватился за штурвалы наводки и глазом прильнул к окуляру придела. Лицо его стало серым, губы посинели, но страха не было. Он уже отдался смерти. Он знал, что обречен. Уже несколько дней ждал такого конца и постепенно свыкся с этим. Быстро и уверенно, без дрожи в руках, он направил ствол пушки примерно туда, откуда должен был появиться танк. Когда кусты расступились, ему понадобилось всего лишь немного подправить наводку, чтобы сделать выстрел.

Одновременно выстрелила и пушка танка. Кауппинен успел сообразить, что она стреляла не по нему. Он успел увидеть вспышку под орудийной башней танка и даже услыхал оглушительный взрыв. Но больше он уже ничего не видел. Рядом с ним взорвался осколочный снаряд, посланный оттуда, с гряды.

Ниеминен был в тот момент на полпути между двумя пушками. Он слышал выстрел танка и видел, как снаряд попал в щит пушки, которая пришла им на смену, и эта пушка подпрыгнула и перевернулась. А в следующий миг он услыхал взрыв позади себя. Когда он очнулся от первого оцепенения и бросился назад, на помощь другу, его глазам представилось что-то непонятное, он долго не мог сообразить, что это. Наконец крик ужаса вырвался из его потрясенной души. У Кауппинена был разворочен бок, и в этом огромном, зияющем провале судорожно дергалось что-то, пока не затихло. И тогда Ниеминен понял: это сердце.

Огромная волна гнева овладела им, лишив рассудка. Потрясая автоматом, он ринулся к тому бугру, откуда стреляла неприятельская пушка, не замечая, что ее там уже нет, не думая об опасности, одержимый одной лишь буйной яростью.

Полевой госпиталь был переполнен. Легкораненые бродили кругом как неприкаянные, дожидаясь перевязки или эвакуации. Хейккиля сидел во дворе под сосной, прислонившись к ее шершавому боку и зажимая ладонью щеку, которая болела все сильней и сильней. Со стороны передовой доносился непрерывный грохот. Солнце, точно раскаленный красный шар, просвечивало сквозь пыльное облако. Можно было смотреть прямо, и оно не слепило.

На перевязочном пункте Хейккиля пришлось долго ждать под обстрелом, пока ему не наложили на щеку пластырь. Здесь то же бесконечное ожидание, потом новый кусок пластыря и направление в армейский госпиталь. И вот опять сиди и жди. Когда удастся уехать отсюда дальше в тыл — пока еще загадка.