Тайсто Хуусконен - Стальной шквал

Хейккиля пытался заснуть. Голова падала в дремоте, но сна не было. Стоило закрыть глаза, как ему снова казалось, что он под обстрелом и кругом страдания и смерть. Сможет ли он от этого избавиться когда-нибудь? «Если выберусь отсюда в тыл, я накачаюсь водкой по самую макушку. Чтобы только заснуть. Ребята там не имеют и этой возможности. Доживут ли? Я думаю, они все уже трупы. Из такого места живым не выберешься. Окаянный Койвисто, он ведь знал это! И все-таки завел людей в ловушку, на верную гибель. А еще верующий!»

Хейккиля пробовал закурить. Руки дрожали. Временами нервный озноб нападал на него, и тогда дрожь пробегала по всему телу. Неужели это на всю жизнь? А что, если его снова отправят на фронт? Вряд ли долго задержат в госпитале, по всему видно. И то спасибо, что сразу же не отправили обратно. Собственно, ему повезло с ранением. Выбрался оттуда живым. А могло ведь изуродовать похужее. Доктор сказал, что пуля застряла у него в скуле. Если это так, ему здорово повезло. Что если бы пуля прошла насквозь? Или попала бы в глаз? Тогда он составил бы компанию полуслепому отцу!

Хейккиля попытался улыбнуться, но от боли чуть слезы не брызнули из глаз. Сможет ли он теперь смеяться по-настоящему? Или на всем прошлом придется поставить крест? Неужели он станет похожим на отца, который никогда не улыбается? Отец из года в год видит во сне кошмары, неужели и его это ждет?

Глаза стали слипаться. Хейккиля впал в дремотное полузабытье, продолжая, однако, слышать все, что творилось кругом. Вот где-то проехала машина, вот стонет кто-то. С фронта доносится канонада. «Там сейчас гибнут мужики…» — думал Хейккиля. Но эта мысль не рождала в нем чувства жалости. Как будто он думал о самых обычных делах. Вот так же, бывало, дома ему вдруг приходило в голову, что, мол, надо пойти в хлев, посмотреть, есть ли корм у скотины. Удивительно, как мало трогает нас гибель незнакомых людей! — От этого, наверно, и войны получаются. Ведь. и начальство не плачет, когда солдаты гибнут. Посмотрят только по бумагам, ух ты, черт, сколько их полегло! Дескать, надо посылать скорее новых на смену… Но вот если бы они увидели, как свой брат корчится изувеченный, израненный, искромсанный и умирает в муках, тогда небось задумались бы… Хотя кто их знает, наших господ. Способны ли они вообще чувствовать по-человечески? Им. непременно надо посылать людей на смерть, иначе они не угомонятся. И ведь находится же масса пустоголовых баранов, которые идут на убой по первому приказу! И я такой же. Ведь рвался на фронт, точно за счастьем каким-то. Да кабы было что защищать. А то ведь нет ни кола ни двора. Родина… Но я думаю, для нее-то как раз было, бы лучше, если, бы никаких войн вообще не затевали. Ведь сами же полезли, сами ввязались! Реванш, видите ли, надо было взять за поражение в зимней кампании. А теперь говорят: «Родина — в опасности, надо Родину защищать, не щадя жизни!» Да просто не надо было лезть ни в какую войну — и Родина была бы в безопасности! Ведь, в самом деле, нам же никто не грозил, никто на нашу, безопасность не покушался! А теперь все пропадет, и Родина погибнет, и ничто уж нам не поможет!».

Хейккиля прислушался… Неподалеку разговаривали двое офицеров. Один рассказывал о каком-то прорыве под Куутерсельгой. Якобы там идут контратаки и пока удалось остановить противника, но все же прорыв не ликвидировали. Дальше Хейккиля не расслышал, потому что офицеры понизили голос. Но и этого довольно. Значит, он и там атакует! И вклинился!

Почему-то Хейккиля до сих пор воображал, что. бои шли только на их участке. Оказывается, и в других местах идут сражения. Выдержит ли. наша оборона эти. непрерывные атаки?. А. если она будет сломлена? Неужели Финляндия погибнет?.

При-этой мысли сердце Хейккиля сжалось; Хотя там, в родной деревне, его, бывало, дразнили «красным» и «русским» за то, что отец когда-то в восемнадцатом был в красной гвардии: И отца при всяком удобном случае называли «красным» и «изменником родины». А оказалось, прав был отец, когда выступал, против этой войны. Как он был прав! Давно бы надо было добиваться мира!

Во двор полевого госпиталя въехал грузовик. Хейккиля вскинул на спину рюкзак и побежал к машине, видя, что и другие устремились к ней. Кузов быстро, наполнился, ранеными, и машина тронулась. У Хейккиля в глазах от волнения стояли слезы.

Вот они уезжают, чтобы жить. А товарищи там, у орудия, остались, чтобы погибнуть. Может, уже погибли. Было как-то ужасно не. по себе оттого, что он расстался с товарищами именно в такой момент.

Грузовик замедлил ход. По обочинам дороги шла навстречу пехота. Все молодые ребята. Бледные, сосредоточенные лица, плотно сжатые губы. Один из раненых, сидевших в машине, крикнул им:

— Какого года?

— Двадцать пятого!

— Ой, елки-палки! Детей гонят на убой!

— Заткнись! Что ты каркаешь!

— Куда, ребята, направляетесь? — полюбопытствовал Хейккиля.

— В Сийранмэки!

Хейккиля помрачнел. «Неужели все мужчины перебиты, что теперь пацанов гонят?» — подумал он. Ему и в голову не приходило, что эти ребята его одногодки. Почему-то у него было такое чувство, что они ему в сыновья годятся. И сердце разрывалось от жалости к ним, от горя и обиды.

Грузовик снова прибавил скорость. Хвост пехотной колонны скрылся из виду. В гигантскую топку, войны подбрасывали новые молодые жизни.

Хейно увидел, что Ниеминен один идет в атаку, и бросился за ним, крича срывающимся голосом:

— Назад! Чокнутый, черт! Ты вернешься, или я дам тебе очередь по пяткам!

Ниеминен ничего не слышал. Плача и ругаясь от ярости, он бежал вперед, стрелял из автомата. Наперерез ему кинулся Сундстрём и упал под ноги Ниеминену. Тот растянулся во весь рост, а в следующий миг на него навалился и разъяренный Хейно:

— Ты что, очумел? Куда тебя леший понес? Себя угробишь, и другим из-за тебя погибать! — рычал он, вцепившись в Ниеминена. — Да образумься же наконец, а то как дам сейчас!

Ниеминен пытался подняться, но не мог и расплакался, как ребенок. |

— Они убили Реску, вы понимаете? Они убили Реску!

Это я виноват, я мог бы его спасти!

Ух трам-тарарам1 —гаркнул Хейно. — А ну, марш назад сейчас же! Как чесанут из пулемета, мы тут и останемся, все трое! Просто удивительно, почему по ним не стреляли с холмистой гряды. Там опять не было видно признаков жизни, как будто противник совсем ушел оттуда. Наверно* русские были уверены, что финны не попытаются контратаковать, и даже не вели наблюдения.

Наконец Ниеминен как будто очнулся, до него дошло, какой опасности он подвергал себя и других. Петляя, они побежали назад. Но к пушке Ниеминен не мог подойти — боялся еще раз взглянуть на Кауппинена. Он прыгнул в крайний от орудия ровик и крикнул Хейно: